Люди и человеки

 Скачать в формате .FB2 можно здесь.

Фантастическая повесть

 

Все персонажи и события являются вымышленными.

Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми, а также с событиями, имевшими место в действительности, случайно.

 

23 года назад

 

Петя смирно лежал в кровати, накрытый по случаю жары простынёй вместо одеяла. Он, по обыкновению, не спал, а прислушивался к тому, что происходило в доме. Снизу, с террасы, доносились голоса мамы и тёти Лизы — никак не могли они наговориться, хотя тётя Лиза жила у них на даче уже целую неделю. Потом на террасу вышел папа, до Пети донёсся смех. Наверняка беседуют о чём-то интересном, то есть не предназначенным для его, Пети, ушей. А ему велено спать до четырёх часов дня.

Он привстал на кровати и посмотрел на тикающие на стене ходики в виде совы с циферблатом на брюхе. Глаза механической птицы блуждали туда-сюда в соответствии с движением маятника. Ночью Петя побаивался этих часов — когда он был совсем ещё маленьким, ему приснилась злая сова, которая сверкала глазами, махала крыльями и декламировала какие-то угрожающие стишки. Сейчас, конечно, было не страшно. Но и время он не смог разобрать — стекло циферблата бликовало от солнечных лучей. Придётся встать и подойти, что он немедленно и сделал. Большая стрелка — между цифрами "пять" и "шесть", маленькая — между тройкой и четвёркой. Сколько же это? Петя пока умел узнавать лишь "ровные" часы, когда большая стрелка стояла на двенадцати. Но, во всяком случае, ясно, что вставать ещё рано.

На тумбочке возле тёти-лизиной кровати лежала круглая коробочка — её пудреница. Петя знал, что на внутренней стороне крышки обязательно должно быть зеркальце. Главное — аккуратно открыть крышку, чтобы не выронить её и не рассыпать пудру: несколько лет назад его постигло такое невезение с маминой пудреницей.

На этот раз, слава богу, обошлось. Крышечка оказалась не тугой, и минуту спустя Петя уже вовсю пускал в тёмные уголки комнаты солнечных зайчиков, этим он мог заниматься до самозабвения. Он так увлёкся, что не обратил внимания на шаги за дверью.

Дверь отворилась, и в комнату вошла тётя Лиза.

— Это кто у нас тут зайчиков пускает? — насмешливо спросила она.

Петя от смущения чуть не выронил пудреницу. Он молча захлопнул крышку, возвратил пудреницу на тумбочку, а сам стремглав кинулся к своей кровати, нырнул под простыню и накрылся ею с головой.

— Да ладно уж, вставай, — сказала тётя Лиза. — Без четверти четыре. Там тебя Рыжик заждался, околачивается у ворот.

Петя откинул простыню.

— Рыжик?

— Он так представился.

— Ему везёт, — сказал Петя, спрыгнув с кровати. — Его никто не заставляет спать днём.

— Да и ты не очень-то спишь, как я погляжу.

Петя торопливо натянул майку и шорты, сунул босые ноги в сандалии и сбежал вниз. Ни в столовой, ни на террасе никого не было: видимо, родители решили отдохнуть и поднялись по другой лестнице в свою спальню. Он перепрыгнул через ступеньки крыльца и побежал к воротам по песчаной дорожке, петлявшей между кустами сирени.

Рыжик действительно был у ворот, причём с внутренней стороны — наверное, ему так не терпелось встретиться с Петей, что он нарушил строгий запрет заходить без разрешения на их участок. На нём были только объёмистые стиранные-перестиранные трусы, как обычно в жаркую летнюю погоду. При виде Пети он победно улыбнулся и сказал:

— Ты спал, я чёрта смотрел!

— Какого ещё чёрта? — удивился Петя.

— В телизере. Чёрт летал, луну прятал. Ещё ведьма звёзды.

Рыжик был ровесником Пети, но с речью у него пока не очень ладилось, как и у всех его соплеменников в этом возрасте. Но Петя понял, что имел в виду приятель — по телевизору показывали фильм "Вечера на хуторе близ Диканьки". Вот опять он пропустил что-то интересное из-за ненавистного дневного сна!

— А я скажу, что ты прошёл в калитку без спросу! — в досаде выпалил Петя. Конечно, он и не думал на самом деле закладывать приятеля. Но Рыжик тут же выпятил губы и обиженно посмотрел на него.

— Не скажи, — пролепетал он; его глубоко запавшие глазки под выступающими надбровными дугами наполнились слезами. Петя тут же устыдился и быстро проговорил:

— Да шучу я, шучу!

Рыжик немедленно заулыбался, слёзы у него высохли словно по волшебству. Он спросил:

— Поделаем чего?

Петя на миг задумался, но его тут же осенило.

— Давай в футбол сыграем!

— Фут-бол? — переспросил Рыжик. — Не хочу. Палец больно. Ушибнул ногу.

— Не настоящий, футбол, а игрушечный, — пояснил Петя. — Мне его тётя Лиза подарила. Идём! Только тихо, а то маму с папой разбудим.

Они прокрались в столовую. Подарок тёти Лизы стоял на радиоле — жестяное футбольное поле, на котором размещались фигурки игроков. С обеих сторон поля имелись рычажки, связанные тягами с ногами игроков, благодаря чему они могли бить по крошечному металлическому мячу. Воротца защищали вратари, управляемые отдельными ручками.

Петя показал Рыжику, как щёлкать рычажками, и тот быстро научился. Даже слишком быстро, с точки зрения Пети — перевес с самого начала оказался на его стороне. Два — ноль, три — ноль, три — один, четыре — один, пять — один… Играть договорились до десяти голов с любой стороны — десятком ограничивались способности Рыжика в устном счёте. Петя давным-давно считал до тысячи и пытался растолковать приятелю принцип десятичной системы, но тот так ничего и не понял.

Когда Рыжик забил пятый гол, Петя сосредоточился и стал внимательнее рассчитывать силу удара. Его соперник бил всё время с одинаковой силой, и ему просто везло. Но теперь успех повернулся лицом к Пете. Когда счёт оказался пять — восемь в его пользу, Рыжик надулся и сказал:

— Не хочу.

— Чего не хочешь? — спросил Петя, хотя прекрасно знал, что имел в виду его приятель. Просто Рыжик был не в состоянии управиться сразу с двумя глаголами.

— Не играю, — пояснил он.

— Так нечестно! Нет уж, давай доиграем! — возмутился Петя. Рыжик замотал своей огненной головой:

— Не хочу!

В ответ Петя щёлкнул рычажком, и Рыжик получил девятый гол.

— Пять — девять! — в восторге крикнул Петя.

Рыжик покраснел, набычился и внезапно поднял игровое поле. Мячик выкатился из его ворот и попал в ворота Пети. Рыжик визгливо рассмеялся:

— Шесть — девять!

У Пети даже захватило дух от негодования. Он завопил:

— Так нечестно!!!

— Честно, — возразил ухмыляющийся Рыжик.

— Нечестно!

— Честно!

— Я с тобой больше не буду играть! — Петя готов был расплакаться от обиды. Рыжик мгновенно это почуял и решил ещё больше растравить душевную рану приятеля:

— Ты дурак! Ты дурак!

— Ты сам дурак! — рявкнул Петя.

В комнату вошла мама.

— Петя, как тебе не стыдно обзываться!

— Он первый начал, — пробурчал Петя.

— Здравствуй, Люцик, — улыбнулась мама Рыжику. Полное имя Рыжика было Революций, и петины родители называли его Люциком, а сам Петя и другие ребята — как человеки, так и люди — Рыжиком, за цвет волос.

— Здрасти, тётя Марина, — произнёс Рыжик.

— Что у вас тут за крик?

— Он нечестно играет! — Петя вперил указательный палец в Рыжика.

— Не показывай пальцем, это неприлично.

— А Рыжик показывает…

— Хватит ябедничать! Звонила тётя Нина, мама Ярослава, они приглашают тебя к себе. За тобой заедет его папа.

— Ура!!! — завопил Петя.

Мама ушла. Рыжик заметно скис. Он показал на игру и робко спросил:

— Играть?

— А всё уже, я скоро в гости поеду, — торжествующе сказал Петя.

Рыжик надулся и молча вышел на террасу. Петя, которого распирала жажда мщения за нечестную игру приятеля, последовал за ним.

— У Ярослава есть кинопроектор, — принялся хвастаться Петя. — Его папа покажет нам мультфильмы. А ещё у него есть игрушечный телефон — можно говорить друг с другом. А ещё…

Рыжик никак не реагировал. Он сидел на верхней ступеньке крыльца и следил за ползающим по ней муравьём.

— Я не дружу с тобой, — произнёс он трагичным голосом.

— Что? — Пете показалось, что он ослышался.

— Я не дружу с тобой!

— Почему?

— Ходишь в гости.

— Ну и что? Я ведь не навсегда. Вечером вернусь.

— Не ходи!

Петя растерялся. Никогда раньше Рыжик не возражал против его дружбы с Ярославом, они и играли втроём, когда Ярослав гостил у Пети. Правда, Ярослав частенько смеялся над Рыжиком и даже называл его "обезьяном" — что и говорить, известное сходство имелось. Петя считал Ярослава продвинутым — тот смотрел по телевизору все научно-популярные передачи и как-то рассказал Пете, что они оба, их папы и мамы, бабушки и дедушки и вообще все человеки произошли от кроманьонцев. А Рыжик, его родители и прочие люди — от неандертальцев. Впрочем, Петя не придал тогда этим сведениям большого значения. В конце концов, и люди, и человеки в нашей стране, в отличие от всяких капиталистических, равны — об этом говорят и папа с мамой, и воспитательница в детском саду. Правда, их группа состояла лишь из одних человеков, девочек и мальчиков…

Тем временем Рыжик окончательно расстроился и разревелся. Что и говорить, Пете было его, конечно, жалко… с одной стороны. С другой, Рыжик становился таким смешным, когда плакал. Петя не выдержал и хихикнул. Реакция последовала незамедлительно.

— Смеёшься?! Дурак! — взвизгнул Рыжик, вскочил на ноги и, подвывая, побежал к воротам. Смущённый Петя устремился за ним. Он нагнал друга у самых ворот и схватил его за руку, Рыжик резко вырвал её. Тогда Петя выпалил по наитию:

— Хочешь, поедем к Ярославу вместе?

Рыжик от неожиданности выдал какую-то необычную руладу (Петя с трудом подавил смех) и уставился на друга покрасневшими глазами.

— Вместе? Ты и я? — он слабо улыбнулся.

— Конечно! Ты и я. Иди, отпросись у мамы.

— Ага, — Рыжик с готовностью кивнул, выскочил из калитки и побежал по направлению к деревне Сметанино, где проживал вместе с родителями — деревню и населяли одни люди. Удовлетворённый Петя с чувством выдохнул и пошёл домой.

х х х

— Петя, дядя Олег приехал! Собирайся! — позвала с террасы мама.

Петя кубарем скатился с лестницы и вылетел на террасу. За воротами фырчала, разворачиваясь, знакомая бежевая "волга".

— Сейчас, только Рыжика дождусь, — сказал он.

— При чём здесь Рыжик? — удивилась мама.

— Мы поедем к Ярославу вместе.

Мама нахмурилась.

— С какой стати? Разве Ярослав приглашал Рыжика?

— Нет… Но они ведь знакомы!

— Ну и что? Ходить в гости без приглашения неприлично, тем более… — мама не закончила фразу, но многозначительно посмотрела на Петю.

— А Ярослав приходил к нам со своей двоюродной сестрой, с Таней! А мы её не приглашали!

— Это совсем другое дело. Таня со своими родителями приехала из Новосибирска, и было неудобно оставлять её дома, когда Ярослав гостил у тебя.

— Но Рыжик сейчас придёт! Как быть с ним?

— Я поговорю с Рыжиком. Беги скорее.

Словно поддакнув маме, "волга" просигналила. Петя помчался к воротам.

— Здрасьте, — сказал он дяде Олегу, открыв переднюю правую дверцу. Тот, по обыкновению, молча протянул руку, которую Петя пожал.

На выезде из дачного посёлка он увидел Рыжика. По случаю поездки в гости тот нарядился в чистую и выглаженную белую рубашку и в синие шорты. Петя пригнулся, чтобы не попасться приятелю на глаза.

— Ты чего? — спросил дядя Олег.

— Сандалия расстегнулась, — пропыхтел Петя, демонстративно возясь с застёжкой.

х х х

Борис, Петин отец, и его сестра Лиза пили кофе на террасе. К ним вышла Петина мать, Марина. В руке она сжимала альбом для рисования.

— Вы только полюбуйтесь! — она швырнула альбом на стол, чуть не перевернув молочник.

— Что это? — спросил Борис.

— Как видишь, альбом нашего сына. Раньше он не попадался мне на глаза. Ты открой, посмотри!

Лиза принялась перелистывать листы. Сплошные карикатуры, удивительно зрелые для шестилетнего художника. И запечатлённые персонажи были очень узнаваемы.

— Ну и что? Здорово нарисовал, — прокомментировал Борис, разглядывая через плечо сестры  смешной шарж на Петину детсадовскую воспитательницу. — Я давно понял, что из нашего сына выйдет новый Ефимов или Кукрыниксы.

— Ты дальше, дальше пролистай.

С альбомной страницы на них смотрел Романов. Генеральный секретарь был изображён с таким идиотским выражением лица, что Борис непроизвольно хрюкнул.

— Однако, — сказал он и перевернул лист. И тут ему стало не до смеха. Долгих, Ниязов, Лигачёв, Воротников, Горбачёв… Всё Политбюро в полном составе, одна физиономия смешнее и нелепее другой. Наконец Борис захлопнул альбом.

— Где ты это нашла? — спросил он у жены.

— "Нашла"! Мне Люцик показал, Петин приятель.

— Люцик? — удивилась Лиза.

— Ну, Рыжик то есть.

— А он откуда знает про альбом?

Марина принялась объяснять:

— Петя пожелал взять с собой Люцика… или Рыжика к Ярославу. Я, конечно, воспротивилась. Петя уехал, а тут и Люцик явился при параде, одетый. Я ему объяснила, что Петю пригласили одного. Он сперва наладился реветь, потом вдруг опрометью бросился в петину комнату. Я побежала за ним, а он уже стоит посреди комнаты и суёт мне альбом. Как я поняла из его лепета, Петя велел ему никому не рассказывать про эти рисунки.

— А Рыжик, стало быть, заложил Петю, — сказала Лиза. — В отместку за то, что Петя не взял его с собой в гости.

Борис мрачно изрёк:

— Я не знаю, кто там кому отомстил, но придётся строго-настрого запретить Пете рисовать карикатуры. Вы представляете, что произошло, если бы это, — он показал на альбом. — увидел кто-нибудь посторонний? Кстати, интересно, почему наш сын выбрал именно… э-э-э… такую тему для карикатур?

— Потому что их фото то и дело печатают газеты, — объяснила Лиза. — Телевизор опять же, программа "Время"…

— Нет-нет, Боря, подожди! — перебила золовку Марина. — Как ты себе это представляешь — запретить Пете рисовать? У него же явный талант, его надо наоборот развивать!

— Я говорил только про карикатуры, — уточнил Борис. — Пусть рисует пейзажики, натюрморты… Между прочим, те же Кукрыниксы превосходно иллюстрировали русскую классику.

— Ты же только что говорил…

— Я ещё не видел эти произведения.

— И каким образом ты собираешься контролировать, что́ именно рисует твой сын? — усмехнулась Лиза.

— Ну, прежде всего надо ему объяснить, что высмеивать руководство страны очень нехорошо.

— Он спросит — почему?

— Потому что в тюрьму посадят! — Борис раздражённо ударил по подлокотнику кресла. — Причём не Петю, а нас с тобой, Мариша! Если сын не поймёт — вообще отниму у него краски и карандаши. И фломастеры заодно.

На террасе воцарилось молчание. Вскоре его нарушила Лиза:

— Маленький людин тоже хорош. Далеко пойдёт с такими способностями к доносительству.

— Да уж, — вздохнула Марина.

Борис злобно произнёс:

— "Передовой трудящийся класс", и этим всё сказано. А по сути — одни инстинкты. Тупое животное.

Марина замахала на мужа руками:

— Тише ты!

 

22 недели назад

 

День не заладился с утра. Автобус уехал из-под носа, и пришлось брести до метро пешком под нудным дождиком — из тех, что способны лить целую неделю. Пётр забежал в универсам "Смоленский" — там как раз выбросили творожную массу с изюмом — но молочный отдел оккупировала целая толпа людей, многие к тому же с детёнышами. Что и говорить, сарафанное радио у них работало отменно, особенно в плане передачи информации "где чего дают". И булочек "калорийных" Петру не досталось — расхватали. А когда он по обыкновению закурил перед входом в метро, с сигареты тут же упал тлеющий кусок табака, и зажигать её заново уже не имело смысла.

Правда, на "Курской" Петру удалось-таки втиснуться в переполненный троллейбус, который довёз его до самой проходной. Но судьба и тут подложила ему небольшую свинью.

На остановке толпа вынесла Петра из салона на тротуар, и он оказался лицом к лицу с тремя пьяными людьми — почему-то именно он один, хотя пассажиров вместе с ним вышло предостаточно. Строго говоря, пьяным в стельку был только средний, а дружки поддерживали его с боков. Все трое — молодые, лет по двадцать, и коротко стриженые, в тренировочных штанах и потрёпанных куртках из кожзаменителя. Средний поднял налитые кровью глаза на Петра и прошепелявил:

— Брат, подкинь деньжат!

Пётр сделал вид, что данная реплика к нему не относится, и обогнул троицу. Людин взревел:

— Ну, ты, жмот! Глухой, что ль?

Его нога в грязной кроссовке ткнулась в зад Петра, в отутюженные серые брюки. Последний поначалу даже не понял, что случилось. Когда до него дошло, он обернулся и сделал шаг к обидчику. Его дружки тут же успокаивающе замахали руками и забормотали:

— Извини, брат… Ничего, ничего… Мы сейчас его уведём… Извини!

Пётр подавил в себе искушение дать людину в морду ногой с размаху. Он стоял и молча смотрел, как троица нетвёрдым шагом удаляется от троллейбусной остановки. И где, интересно, они успели так набраться с утра? Или со вчерашнего вечера гуляют?

Антиалкогольный указ, который называли "горбачёвским" по фамилии инициатора его принятия Горбачёва, вступил в силу ещё до рождения Петра, в середине восьмидесятых. Согласно ему, запрещалось продавать спиртное человекам в возрасте до 21 года, а также всем людям без исключения: многие людские врачи (человеки в приватных беседах нередко называли их "ветеринарами") полагали, что на психику и здоровье людей алкоголь действует особенно разрушительно. Правда, после вспышки "водочных бунтов" в нескольких регионах страны пункт о людях смягчили, заменив полный запрет лимитированным отпуском — не более двух бутылок водки, пяти бутылок вина до 20 градусов и десяти бутылок пива в месяц с отрыванием соответствующего количества купонов у так называемой "алкогольной карточки" — её мог получить любой людин старше 21 года. Все знали, что пьющие люди зачастую заставляли своих непьющих родственников забирать карточки по месту жительства, а потом отнимали их. Практиковалась людьми и перекупка бутылок у человеков, не связанных лимитом.

Проводив взглядом алкашей, Пётр развернулся и зашагал к проходной. Он заметил впереди старика Прохорова, сотрудника соседнего отдела, что не добавило ему хорошего настроения. Прохоров слыл самым большим сплетников в "Машзагранпоставке" и наверняка был свидетелем инцидента на остановке. Теперь растреплет по всей конторе, что эксперт Руднев получил пендель от людина.

В отделе Пётр успел только поставить на стол кейс, как к нему подскочила Маша, незамужняя женщина лет тридцати, которая занималась в их направлении продуктовыми заказами и была в курсе всего, что творилось в конторе. Она водила дружбу с Прохоровым, несмотря на разницу в возрасте. Злые языки утверждали, что они были любовниками, хотя Пётр сильно сомневался в мужских способностях старика.

— Петюня, тебя в заказ вписывать?

— А что там ожидается? — равнодушно спросил Пётр.

— Обещают зелёный горошек, финский сервелат и вроде даже ананасовый компот. В нагрузку — рыбные консервы и пачку перловки.

Он задумался. Запасы ещё имеются, да и с деньгами туговато.

— Нет, не надо, спасибо.

— А чего так?

— Поиздержался я.

— Возьми в кассе взаимопомощи!

— Чтобы потом отдавать свои кровные? Обойдусь.

Маша оглянулась. Кроме них, в отделе был старший эксперт Динаров — сидел, зарывшись в проспекты машиностроительных предприятий. Она сказала, понизив голос:

— Только между нами, хорошо, Петюня? Вчера слышала разговор Занозина с Кругляшовым — тебя собираются отправить в загранку.

Занозин был руководителем направления, Кругляшов — начальником отдела. Пётр удивлённо посмотрел на Машу:

— Меня?! В какую ещё загранку?

— В Южную Америку, договариваться о поставке автобусов.

— Да ну, ерунда! Уж если кого и пошлют, так это Динарова.

— Нет-нет, Занозин прямо так и сказал: послать надо Руднева, он лучше всех в конторе знает испанский.

— Одного знания языка недостаточно.

— За что купила, за то и продаю, — пожала плечами Маша. — Вот посмотрим, права я или нет.

В отдел вошёл Кругляшов, на ходу снимая плащ и кепку.

— Здравствуйте, Дмитрий Захарович! — прощебетала Маша, метнулась к своему столу и села.

— Здравствуй, Маша, — Кругляшов пригладил остатки волос и с озабоченным видом направился к своему рабочему месту за стеклянной перегородкой, частично закрытой жалюзи. Пётр, который так до сих пор и не сел за стол, крикнул ему вслед:

— Добрый день, Дмитрий Захарович!

Кругляшов как будто только сейчас заметил его, обернулся и подошёл.

— О, товарищ Петя Руднев! Здравствуй, — он протянул широкую шершавую ладонь. — Не пропадай никуда в ближайшие полчаса. Пойдём вместе к Занозину.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось. Наоборот, тебя ожидает приятный сюрприз.

Прислушавшаяся к их диалогу Маша украдкой показала Петру язык. Он в ответ скорчил рожу и сел наконец за стол.

х х х

Занозин не тянул с делом. Не успели Пётр и Кругляшов с ним поздороваться, как руководитель направления заявил:

— Поедешь в Альварадию, товарищ Руднев.

Петра так и подмывало ответить в хулиганской манере: "А чего я сделал-то?", но он только молча кивнул. Занозин усмехнулся:

— Не вижу радости на твоём лице!

— Не осознал ещё своего счастья, — предположил Кругляшов.

— Почему же, вполне осознал, — возразил Пётр.

— Молодец, — кивнул Занозин. — Но, как ты понимаешь, мы посылаем тебя не для того, чтобы ты курил сигары и танцевал румбу… или самбу… или чего там они танцуют? Ещё в прошлом году предварительно договорились о поставке наших "пазиков" в тропической версии, а потом альварадийцы что-то затихли. Разберись в ситуации. Если надо будет— сагитируй, распиши наши автобусы в самых ярких красках.

— Да знают они "ПАЗы", — махнул рукой Кругляшов. — Последние четверть века их туда гоним. Наверное, просто денег жалеют.

— Да нет, не просто, — возразил Занозин. — Китайцы с корейцами усиленно лезут в Южную Америку со своей техникой. И цены у них смешные, хотя сама техника — жуткое дерьмо.

Они ещё какое-то время поговорили об автобусах. Вскоре разговор перетёк вообще на всю отечественную промышленность, а затем — и на экономику, которая, хоть и является плановой, то есть единственно верной, но что-то стала сильно пробуксовывать в последние годы. Занозин велел секретарше принести из столовой какой-нибудь закусочки, а сам полез в шкаф, выставил экспортную литровую бутылку "Столичной" и три хрустальных рюмочки с логотипом фирмы. И понеслось…

— Мы — в жопе, — констатировал начальник направления после третьей рюмки и погрозил поднятым указательным пальцем. — А ведь живём уже в третьем десятилетии двадцать первого века! Хрущ вон обещал коммунизм к восьмидесятому, а у нас... По сравнению с буржуями — в жопе!

— Так уж и в жопе, Виталий Кузьмич… — возразил Кругляшов, отчаянно показывая глазами на Петра — мол, негоже при подчинённом.

— Да ладно, не крути буркалами-то, Захарыч. Петя — парень свой. Вот говорят нам в "Международной панораме": Запад то, Запад сё, загнивает, производство падает… Брехня всё это! У них там в каждой семье видеомагнитофон имеется! Говорят, уже радиотелефоны начали выпускать, представляете? Гуляешь, где хочешь, и из любого места можешь кому угодно позвонить!

— Это правда, я читал в "Науке и жизни", — кивнул Пётр.

— Вот! А мы в Южную Америку гоним автобусы конструкции тридцатилетней давности… Скоро корейцы нас обставят.

Неизвестно, сколько продлилась бы ещё приятная беседа в кабинете Занозина, но ему внезапно позвонили из министерства. Начальник направления мгновенно посерьёзнел, как будто вовсе и не пил, и жестами показал посетителям, чтобы выметались, что они и сделали немедленно.

По дороге в отдел Кругляшов сказал Петру:

— В общем, начинай действовать. Получай загранпаспорт, получай визу. А главное — готовься к собеседованию на выездной комиссии. Это, конечно, пустая формальность, но если ты чем-нибудь не понравишься этим старым пердунам, зарубят за милую душу. И не посмотрят, что тебя направила "Машзагранпоставка". Кстати, ты в партию вступать собираешься?

Пётр от неожиданности ляпнул:

— С какого перепугу?

Кругляшов нахмурился:

— Что значит — с какого перепугу? Ты не хочешь стать членом передового отряда нашего советского общества?!

Пётр промолчал.

— И за границу будут легче выпускать, — сменил тон начальник отдела. — Подумай, Петя. Если что, мы тебе рекомендацию дадим. А к комиссии готовься, не тяни и не халтурь. Это для тебя сейчас — самое важное дело.

По возвращении в отдел Кругляшов тут же уединился за своей перегородкой и закрыл жалюзи. Понятно — решил догнаться, тем более что и обед был не за горами, и половина сотрудников отсутствовала: Буренина пребывала в отпуске, Краснов —  в командировке, а Лисицын бюллетенил. Маша, бросая взгляды в сторону перегородки, тихонько подошла к Петру, уселась на краешек его стола и нетерпеливо спросила:

— Ну, что там было?

— Будто сама не в курсе! Ты оказалась права. Еду в Альварадию.

— Фу, водкой несёт!

— Занозин угостил.

— Понятно. Классно! Я тебе потом напишу, что мне оттуда привезти.

Пётр хмыкнул.

— Только не зарывайся, старуха. Представляешь, какие мне будут капать суточные?

— Не боись, Руднев! Я так, по мелочи — косметику, то-сё... Имею право! Всё-таки я первая тебе сказала о командировке.

— Хорошо, там видно будет. Теперь вот ещё выездную комиссию проходить.

— Пройдёшь, не парься. Никто тебя на ней не завалит.

— Ага, спросят, кто у них в Альварадии первый секретарь компартии!

— Видишь, тебе уже заранее известно, что спросят. Вот и выучи. Пошли обедать!

— Разве ты не пойдёшь с Прохоровым?

— Он сейчас занят. Кстати, хорошо, что напомнил. Хотела спросить: чего к тебе это людское быдло привязалось на остановке?

Пётр помрачнел:

— Стало быть, растрепал Прохоров. Денег хотели на опохмел, а я, естественно, не дал.

— Ещё бы ты дал! Обойдутся, приматы.

— Как ты можешь так говорить? — нарочито патетически ахнул Пётр. — Это же передовой биологический вид, локомотив революции!

— Ага, локомотив… Только вот в нашей конторе они почему-то работают в столовой да в АХО, швабрами машут.

— А первый отдел? А дирекция?

— Ну, так и в министерстве полным-полно людей. Я уж не говорю о… — Маша показала вверх наманикюренным указательным пальцем.

Пётр торопливо поднялся из-за стола.

— Ладно, старуха, пошли обедать. А то сейчас договоримся с тобой до такого, что меня вообще за границу не выпустят.

Они вышли из отдела.

— Только не забудь про стенгазету, — сказала Маша. — С тебя — большая карикатура на тему трудовой дисциплины.

— Умеешь ты улучшить настроение!

х х х

Вскоре в одном из кабинетов Ленинского райкома города Москвы собралась на очередное заседание комиссия по выезду граждан за границу. Она состояла из двух человек — зама секретаря райкома по идеологии и инструктора — и трёх людей, причём председательствовала трясущаяся от старости людинка с седыми волосами, собранными сзади в пучок. Увидев её, Пётр пал духом: "Эта реликтовая кляча меня непременно зарубит".

Но всё прошло сравнительно легко — возможно, на членов комиссии надавил сверху кто-то влиятельный. Людинка-председательша, у которой очки то и дело съезжали на кончик носа, поскольку были изготовлены явно под человеческое лицо, водила корявым пальцем по шпаргалке и задавала вопросы, один другого смешнее. И вопрос про главу альварадийской компартии, которого так ждал Пётр, действительно прозвучал.

— П. Люсио Амадо Бароха, — ответил он.

— Что значит "П"? — вскинул брови инструктор райкома?

— В Альварадии, как и во многих других капиталистических странах, наличествует видовая сегрегация — специзм. Реакционные альварадийские власти ещё в девятнадцатом веке приняли закон, принуждающий людей добавлять к своим полным именам определитель "П", то есть "плебейо".

— Надо же, а я и не знал. Вот мерзавцы! — покрутил головой инструктор.

— А зачем вы, Руднев, произнесли имя товарища Барохи с добавлением этого уничижительного определителя? — нахмурился заместитель секретаря.

— Так оно пишется даже в газете "Аманесер", главном органе альварадийской компартии. Я сам видел.

— Вы читаете по-ихнему? — спросила старая людинка.

— Да, я знаю испанский язык.

— При чём здесь испанский? Мы говорим про Альварадию!

— В Альварадии, как и почти во всех странах Южной Америки, разговаривают по-испански.

Старая людинка пробурчала что-то насчёт не в меру умной молодёжи, но выехать за границу Петру Рудневу всё-таки разрешили.

 

15 лет назад

 

Васька и Генка ушли последними. С одной стороны, Пете было жаль расставаться с друзьями — тем более после того как тётя Вилена увела наконец домой свою внучатую племянницу Искру, и он перестал чувствовать себя чрезвычайно скованно. С другой стороны, ему не терпелось вплотную заняться подарками, которые он получил на своё пятнадцатилетие.

А подарки на этот раз были — дай бог! От папы — маленький японский магнитофон "Сони", привезённый им из зарубежной командировки. От мамы — великолепный набор профессиональных фломастеров "Фабер-Кастелль". Бабушки и дедушки тоже постарались… хотя Петя предпочёл бы получить от них что-нибудь более интересное, чем одежду. Но настоящие фирменные джинсы "Левайс", стильная кожаная курточка с множеством карманов, синяя рубашка модного покроя с металлическими кнопочками вместо пуговиц и кроссовки "Пума", конечно, лишними не были. Подарки от школьных приятелей оказались, разумеется, гораздо скромнее. Тем не менее и среди них имелись жемчужины — например, сборник зарубежной фантастики, подаренный Колей.

Под музыку из магнитофона Петя вовсю осваивал фломастеры — делал наброски карикатурных портретов школьных учителей, один другого смешнее — когда в его комнату вошла мама.

— Здо́рово у тебя получается, — улыбнулась она. — Только не носи их, пожалуйста, в школу.

— Ясное дело, — кивнул Петя.

— Да и друзьям я бы на твоём месте их не показывала.

— А что такое? Они не донесут.

— Сомневаюсь. Особенно в Гене. Извини, но у меня сложилось впечатление, что этот парень — с гнильцой.

Петя обиделся за одноклассника.

— И ничего не с гнильцой!

— Может, я ошибаюсь. И всё-таки будь с ним поосторожнее.

Угрюмый именинник никак не отреагировал.

— Вот ещё что, Петюша, я хотела тебе сказать. Почему ты совершенно не общаешься с Искрой?

— А зачем тётя Вилена приводит её на каждый мой день рождения?

— Тётя Вилена очень помогает мне с готовкой. И мы просто обязаны из благодарности пригласить её племянницу. Тебе неприятно присутствие Искры?

— Неприятно.

— Почему?

Петя замялся, хмуро глядя на маму.

— Потому, что она — людинка?

Он молча кивнул — это была правда, хотя и не вся.

— Но ведь у вас в школе тоже много людей. Ты даже дружил с мальчиком-людином в первом классе, помнишь? Вы ещё за одной партой сидели. Как его звали?

— Спартак.

— Да, верно, Спартак. Почему же вы раздружились?

Петя пожал плечами. Родители были не в курсе, из-за чего закончилась его дружба со Спартаком — в то время они пребывали в отпуске, и Петя остался на попечении бабушки Тамары и дедушки Всеволода. Спартак напрудил в штаны прямо на уроке, а когда учительница заметила лужицу под партой, попытался свалить вину на Петю — дурачок даже не сообразил, что первым делом учительница проверит сухость штанов у обоих. Одноклассники подняли Спартака на смех, он разревелся, выбежал из класса, спрятался в туалете и ни за что не хотел вылезать из вонючей кабинки. Его забрали вызванные родители, и несколько дней он не показывался в школе. Вскоре Спартака перевели в другую школу, в которой преобладали ученики-люди.

— И в детстве ты играл… — продолжила было мама и тут же прикусила себе язык: по молчаливому согласию в их семье не касались событий девятилетней давности. Петю тогда серьёзно наказали за карикатуры на членов Политбюро, а потом он случайно узнал о предательстве Рыжика и даже заболел на нервной почве. К счастью, сейчас он не обратил на мамину реплику особого внимание, тем более что она тут же спросила:

— Разве в вашем классе человеки не дружат с людьми?

— Да нет, не дружат…

— Странно. Когда я училась в школе, у меня было много подружек-людей. Мы и играли вместе, и на каток ходили, и летом в речке купались… А у вас почему-то по-другому. Друзья над тобой посмеиваются, да?

— Да.

— Ну и напрасно. Глупо смеяться над теми, кто дружит с людьми. Это пережиток прошлого. Усвоил?

Петя кивнул.

— Вот и хорошо. Уже поздно, ложись-ка спать. А подарками займёшься завтра.

х х х

Марина и Борис сидели перед телевизором. Шёл какой-то скучный фильм, и супруги смотрели его вполглаза. Наконец Борис зевнул и сказал:

— По-моему, Петька остался доволен своим днём рождения. Если бы не эта Искра…

— А что — Искра? — вскинула брови Марина. — Ты же знаешь: Вилена Дамировна нас очень выручает по праздникам, она чудесно готовит.

— Обе бабушки тоже стряпают неплохо.

— Вилена заранее предложила свою помощь, и маме было неудобно ей отказать. Они ведь знают друг друга полтыщи лет.

— Да ради бога, пусть помогает, но зачем она постоянно навязывает Петьке в компанию свою внучатую племянницу?

— Раньше они дружили.

— Во-первых, когда это было? Во-вторых, вспомни зимние каникулы, которые Вилена с Искрой провели у нас на даче по приглашению тёщи. Лет шесть или семь назад.

Марина вздохнула.

— Что было, то было. Петьке тогда досталось.

— Вот именно. Эта девчонка мало того, что испорчена, она ещё и чрезвычайно тупа даже для людинки.

— Тс-с-с! — Марина приложила указательный палец к губам. — Хорошо, я поговорю с мамой, чтобы она сделала мягкое внушение Вилене насчёт Искры.

— Сомневаюсь, что внушение поможет, — пробурчал Борис. — Яблочко от яблоньки… И потом, мне не ясна конечная цель стараний Вилены Дамировны. Детям уже по пятнадцать лет, возраст, скажем так, опасный… Она на что-то рассчитывает?

Он многозначительно замолчал. Марина выпрямилась в кресле и сузившимися глазами посмотрела на мужа:

— Ты на что намекаешь?

— Уже ни на что, — буркнул Борис.

— Наш сын — не извращенец! — яростно прошептала она.

— Да не о нём речь! И вообще, давай сменим тему.

Некоторое время супруги молчали. Наконец Марина осторожно спросила:

— От Лизы известий нет?

— Спасибо, сменила тему, — горько сказал Борис. — Лиза, считай, всё, отрезанный ломоть. Отец с матерью до сих пор переживают. Хорошо ещё, что Олег расстарался по своим каналам, а то чёрта с два я бы продолжил ездить по заграницам — шутка ли, родная сестра вышла замуж за альварадийца и эмигрировала! Кстати, Олег мне конфиденциально поведал, что Лиза попыталась передать с оказией, через посольских, фотографии своей свадьбы и отпуска во время медового месяца, так её оттуда чуть ли не пинками погнали.

— А жаль. Я бы посмотрела.

— Чего там смотреть? Был я в этой ихней Альварадии. Нищета, разруха, трущобы с клопами, как и во всей Латинской Америке.

— Но Лиза ведь вышла замуж за богача.

— Это сегодня он богач. А завтра военные устроят очередной переворот, и начнётся передел собственности. Кто сильный, тот и прав. Закон джунглей!

х х х

Разумеется, сна у Петьки не было ни в одном глазу — слишком уж он перевозбудился. Но рисовать без света, понятное дело, представлялось невозможным, а магнитофон могли услышать родители. Он ворочался в кровати, не зная, чем себя занять, потом встал, чтобы сходить в туалет. Проходя по коридору мимо дверей в гостиную, услышал разговор родителей про Искру и остановился, навострив уши.

Да, несколько лет назад они действительно дружили с Искрой... на протяжении неполных двух недель. Тогда бабушка Тамара предложила своей старинной, как она её называла, приятельнице Вилене Дамировне провести зимние каникулы на их даче вместе с внучатой племянницей — у них ведь не было своей дачи, откуда такой роскоши взяться у кухарки, пусть и очень хорошей? "И Искорка ваша погуляет на свежем воздухе, и Петеньке скучно не будет. Приезжайте, дорогая Вилена Дамировна!"

Скучно Пете действительно не было. Как-то незаметно, за играми и катаниями с горы на санках, девятилетняя, развитая не по годам (для людинки) Искра посвятила его в некоторые тайны взаимоотношения полов. Конечно, рассказывала она о людях, но ведь человеки от них в данной области ничем не отличались. Кроме того, благодаря Искре Петя обогатил свой запас ругательных слов. Новые познания не могли не найти отражение в его новых рисунках. Искра прямо визжала от смеха и восторга, разглядывая их, обнимала Петю за шею и чмокала его в щёку. Он воспринимал её ласки равнодушно, как будто его лизала собака ("вот если бы это была девчонка!"), а Искра, по-видимому, относилась к нему, как к соплеменнику.

В день отъезда с дачи Вилена Дамировна укладывала в сумку Искры её вещи и наткнулась среди них на несколько Петиных творений. Воспользовавшись тем, что все домочадцы ушли на прогулку, она предприняла обыск в Петиной комнате и собрала остальные рисунки. Старуха-людинка никому ничего не сказала, а сложила образцы творчества в большой конверт и оставила на прикроватной тумбочке, снабдив надписью "Тамаре Михайловне лично в руки". На следующий день бабушка Тамара обнаружила конверт.

Дед Всеволод сгоряча предложил снять с Пети штаны и всыпать ему по первое число. Бабушка Тамара возразила: телесное наказание — не метод, достойный человека, и выдвинула встречное предложение: отобрать у внука все орудия творчества, от карандашей до альбомов. Дед не согласился — всё-таки нельзя лишать ребёнка возможности самовыражения, нужно только направить его в правильное русло, и нет лучшего способа этого сделать, чем радикальное физическое воздействие. В конце концов пожилые супруги пришли к соглашению: подвергнуть внука крайне строгому внушению и взять с него обещание никогда не рисовать ничего неприличного.

Таким образом, Петя во второй раз в жизни пострадал от своего таланта, и снова из-за людей. Искра тоже получила свою порцию воспитательного воздействия, но Вилена Дамировна по-прежнему таскала внучатую племянницу на все Петины дни рождения. Однако на даче Искра больше не появлялась… до последнего лета.

Август в этом году выдался жарким. Бабушка Тамара пригласила Вилену Дамировну пожить на даче. У неё и в мыслях не было, что приятельница притащит с собой Искру — Тамара Михайловна пребывала в уверенности, что существует некий негласный договор на этот счёт с Виленой Дамировной. Последняя же, как выяснилось, так не полагала. Воспитание не позволило Тамаре Михайловне указать её юной родственнице на дверь, и она скрепя сердце согласилась терпеть пребывание Искры.

Петя же переживал в то время первую в своей жизни серьёзную влюблённость. Как-то вечером он отправился в местный клуб, где демонстрировалась новая французская комедия. Путь его лежал мимо ворот соседней дачи, которая, как Петя узнал из разговоров, недавно сменила владельцев. Из калитки вышла незнакомая девушка ростом пониже Пети, одетая в изящную блузку и джинсы.

— Привет! — сказала она. Петя опешил и даже оглянулся — точно ли ему адресована её реплика? Петя почти не общался с девочками и несколько робел в их присутствии, поскольку не до конца понимал, как вести себя с ними.

— Привет, — прохрипел он: от волнения у него сел голос. Петя откашлялся и смутился ещё больше.

— Ты, случайно, не в клуб идёшь?

Первым порывом Пети было соврать, что ни в какой клуб он не идёт, но незнакомка смотрела на него так открыто и по-доброму, что он кивнул:

— Ага, в клуб!

— Покажи мне, пожалуйста, дорогу, а то я здесь совсем недавно. Только и знаю, как пройти до станции.

Петя оценил её тактичность: девушка просила не проводить её до клуба, а всего лишь показать туда путь, хотя эти две просьбы в данной ситуации были равноценны. Он осмелел.

— Я и сам иду в клуб. Хочешь, пойдём вместе!

— Спасибо, — улыбнулась новая соседка.

Её звали Юля, и она была на два года старше Пети. Юля только что сдала приёмные экзамены на филологический факультет Ленинградского университета и приехала на дачу своих московских родственников отдохнуть перед началом первого семестра. Они премило сходили в кино, насладились комедией, а потом вернулись на свои дачи. На следующий день Петя с утра принялся ломать голову над поводом новой встречи с Юлей, но всё разрешилось само собой — бабушка Тамара послала его в магазин, и он вновь столкнулся с ней у её ворот…

Через неделю Петя был влюблён по уши и очень переживал из-за разницы в возрасте с Юлей. Со второго этажа дачи хорошо просматривался участок Юлиных родственников, и он торчал там по вечерам с биноклем, следя с замиранием сердца, не появится ли рядом с Юлей какой-нибудь соперник из числа её ровесников. Они встречались каждый день, гуляли по лесу, разговаривая обо всём на свете, ходили купаться на озеро, а по вечерам — в клуб. Петя чувствовал: Юле с ним интересно, несмотря на то, что он — всего лишь мелкота-девятиклассник. Его распирало от гордости.

Всё закончилось с появлением на даче "этой макаки", как в злобе Петя стал называть про себя Искру. С самого приезда обоих людинок он подчёркнуто игнорировал племянницу Вилены Дамировны, но это ему не помогло. Увидев, что Петя собирается в кино, Вилена Дамировна потребовала — именно потребовала — чтобы он взял с собой Искру. Петя в отчаянии посмотрел на бабушку Тамару, но та, поджав губы, уставилась в телевизор. Она явно не хотела конфликтовать со старой знакомой.

Пришлось тащить людинку с собой. Юля привычно ждала Петю у своих ворот. Увидев, что он не один, она удивлённо подняла брови и улыбнулась.

— Это Искра, она… в общем, её двоюродная бабушка у нас в гостях, — пробурчал Петя. — Ничего, если она сходит с нами в кино?

— Конечно, ничего! — доброжелательно сказала Юля и протянула ладошку. — Юля!

Искра, глядя исподлобья, буркнула:

— Искра!

Пожать протянутую руку она не сочла нужным. А дальше всё пошло ещё хуже. Фильм оказался слишком серьёзным. Петя быстро соскучился, но, видя, насколько картина нравится Юле, сидел неподвижно, помалкивал и притворялся, что тоже увлечён. Искра же ёрзала в кресле, вертелась, шумно зевала и чуть ли не чесалась, а потом и вовсе принялась хихикать и отпускать глупые реплики по поводу происходящего на экране.

На обратном пути Юля начала было обсуждать фильм, но Искра не дала ей и рта раскрыть. Она принялась болтать что-то о своих подружках-людинках, причём в таких выражениях, что Петя готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он попытался урезонить Искру, но та и ухом не вела. Юля с виду оставалась спокойной, но во время прощания Пете показалось, что она как-то презрительно усмехнулась.

На следующий день Юля уехала в Ленинград. Петя был в таком отчаянии, что даже не стал узнать у родственников её адрес: всё равно всё пропало!

 

19-18 недель назад

 

— А тебе кто из персонажей больше всего понравился? — спросила Валентина.

— Работник, — хмыкнул Пётр.

— Я серьёзно!

— И я серьёзно.

Они шли по Старому Арбату, постепенно удаляясь от театра, к котором только что лицезрели "Дядю Ваню". Над Москвой собирались тучи, где-то вдалеке уже громыхало. Порывы ветра бросали в лицо мелкий мусор.

— А мне — няня Яри́на. Такая добрая, уютная! "Я тебя липовым чаем напою, ножки твои согрею…" На мою бабушку похожа.

— Разве твоя бабушка была людинкой?

— Обалдел, Руднев? Я имею в виду характер.

— Ну да, ну да. "Погогочут гусаки — и перестанут…" Няньке даже в голову не пришло, что продай профессор Серебряков имение, она отправится по миру.

— Почему по миру?

— А куда ей деваться? Что, старой няньке-людинке найдётся местечко на небольшой даче в Финляндии, которую возмечтал приобрести герр профессор?

— Были же тогда монастыри, приюты всякие…

— Песок — неважная замена овсу.

Валентина удивлённо захлопала глазами.

— При чём здесь песок?

— При том, — вздохнул Пётр. — Этот… Вафля тоже хорош. "Кто изменяет жене или мужу, тот может изменить и отечеству". Одно слово — людин.

— Чем же тебе тогда понравился работник? Он ведь тоже людин.

— Тем и понравился, что ни во что не лезет, только чемоданы таскает и водочку доктору Астрову приносит.

— Он же слуга…

— Вот и я о том же.

Валентина резко остановилась и в упор посмотрела на Петра.

— Руднев, я тебя не понимаю. Ты что-то имеешь против людей?

Пётр помотал головой.

— Нет… Но почему-то всё плохое, что происходило в моей жизни, в той или иной степени было связано с людьми.

— Например?

— Ты что, забыла? Я ведь тебе рассказывал.

— А, да, в детстве какой-то людинчик наябедничал на тебя родителям.

— Не только он и не только в детстве. Много всего было.

— Расскажи!

— Не хочу сейчас. И вообще, пойдём быстрей, а то попадём под дождь.

Они ускорили шаг.

— Хочешь, поедем ко мне? — предложила Валентина.

— Нет, я домой.

— Ты? А я?

— Валя, давай не сегодня. Что-то я устал, и голова болит.

— Ну и пожалуйста! — обиделась она.

Они расстались у входа в метро. Пётр дошёл до автобусной остановки, и тут хлынул ливень — первый за много жарких дней. Час был уже поздний, и под навесом сбились всего четверо — усатый кряжистый мужик с потёртым портфелем, толстая пожилая женщина, чью голову украшал жуткий перманент, и двое людей — молодая парочка. Коротко стриженый парень был в отечественных джинсах и в застиранной футболке с олимпийской символикой (сколько же ей лет, интересно?), девица — в оранжевой кофточке и в джинсовой юбке, из-под которой виднелись волосатые ноги. Пётр мысленно плюнул: хоть бы брила, что ли, как это делали молодые людинки.

Мужик равнодушно шевелил усами, глядя перед собой, тётка заняла почти всю скамейку, парочка миловалась, забившись в угол павильона. Когда их поцелуи достигли слишком страстной стадии, тётка недовольно пробурчала:

— Нашли место! Нехристи!

Людин немедленно прервал своё занятие, обернулся и гнусаво протянул:

— А чё такое?

Женщина ничего не ответила, уставилась куда-то вдаль.

— Ты чё мне, указывать будешь? — начал накручивать себя парень. Подруга принялась успокаивающе гладить его по продолговатой голове, но это не помогло — людин вырвался из её объятий и развязной походкой подошёл к тётке.

— Женщина, я с тобой разговариваю!

Так, подумал Пётр, сейчас что-то будет. Заступиться, осадить людина? Ему проблемы совсем ни к чему — как бы загранка не накрылась…

Он лихорадочно соображал, как ему поступить, и тут, на счастье, вмешался усатый мужик. Он поставил свой портфель на землю, прислонив его к столбику павильона, приблизился к людину и тихо, сказал:

— Вали отсюда, пока цел.

— Чё?! — парень в третий раз выдал то же усечённое местоимение.

— Брысь! — рявкнул усатый.

Людин оглядел мужика, видимо, что-то прикинул по мере своих умственных способностей и вернулся к своей подруге.

— Идём, — буркнул он.

— Под дождём мокнуть, что ли? Никуда я не пойду! — взвилась та. К счастью, подошёл автобус. Люди вскочили в него через заднюю дверь и забились на сиденья в хвосте, Пётр, мужик и женщина зашли в середину салона и тоже заняли сидячие места.

Пётр чувствовал удовлетворение: конфликт разрешился без его вмешательства. Но вообще ситуация была характерной для многих последних десятилетий. На бытовом уровне взаимная неприязнь человеков и людей постоянно росла, как бы ни провозглашали с высоких партийных трибун "нерушимую дружбу между обоими разумными видами нашей Родины". А то, что уже сто с лишним лет в высшем руководстве государства подавляющее большинство составляли люди, только подстёгивало этот рост.

До дома предстояло проехать ещё три остановки. Пётр вдруг вспомнил сердитую реплику тётки — "Нехристи!" В XVII, кажется, веке кто-то из патриархов в минуту то ли раздражения, то ли религиозного экстаза провозгласил людей "зверьями, хоть и разумом не обделёнными", запретил своим подчинённым их крестить и, соответственно, нарекать детёнышей именами из святцев. Довольно скоро запрет на крещение был снят, однако вплоть до революции 1917 года люди почти не брали имена, которые считались христианскими — римские, греческие, древнееврейские. В их распоряжении были только имена славянского происхождения. Потом, конечно, и этот запрет отменили, но люди сами не захотели прозываться, как человеки, вот и пошли косяком советизмы — Вилена (в честь Ленина), Дамир ("да здравствует мир"), Искра, Революций… Или, например, нынешний глава государства — Вепедастал, то есть великий педагог Сталин…

Дома Пётр как следует вытерся и сделал себе коктейль — полстакана водки, полстакана воды с разведённым в ней клюквенным вареньем. Алкоголь поднял его настроение, и тут позвонила Валентина.

— Хочу сообщить, что я благополучно добралась до дома, — холодно сказала она. — Желаю тебе спокойной ночи.

Пётр решил пойти на мировую и ответил:

— Я забыл тебе сообщить. Меня посылают в командировку в Южную Америку.

Валентина на несколько секунд замолчала, переваривая полученную информацию, а потом завизжала:

— Да ты что?!

У Петра заложило ухо, и он отодвинул телефонную трубку.

— Ой, Петенька!.. Петенька!..

"Уже начала мысленно составлять список заказов", — подумал он и не ошибся.

х х х

Как ни странно, Пётр проспал почти весь долгий трансатлантический авиарейс и проснулся одновременно с взлётом Ту-154 с полосы гаванского аэропорта "Хосе Марти". До Сан-Серапио оставалось каких-то четыре часа пути. Пролистав аэрофлотовские проспекты, он выглянул в иллюминатор, но там не на что было смотреть, кроме бирюзовых вод Карибского моря. Обед Пётр пропустил, а сердобольные стюардессы, видимо, решили не будить крепко спящего пассажира. Не зная, чем себя занять, он посетил туалет, перевёл наручные часы, потом с радостью вспомнил, что захватил с собой книжку. Тут же достал её и погрузился в чтение, потому-то и не увидел, как под лайнером вместо моря потянулись леса и горы.

Самолёт пошёл на снижение. Пётр наконец оторвался от книжки и с жадным любопытством уставился в иллюминатор. Внизу расстилалась панорама Сан-Серапио — лайнер облетал его с запада. Сразу бросилось в глаза чёткое разделение города на районы: небольшой лес небоскрёбов в центре, окружённый старыми кварталами прямоугольной планировки, жилые многоэтажки на юге, утопающие в зелени виллы с красными черепичными крышами на западе и необычайно обширные и тесные трущобы на востоке.

Прохождение паспортного контроля заняло часа три — усатые смуглые пограничники еле шевелились, словно сонные мухи. Несмотря на работу кондиционеров, в здании аэропорта было душно и жарко, как в бане, и с Петра градом катил пот. Наконец он получил багаж, состоявший из одного чемодана, миновал таможню и вышел в зал прилётов. У него чуть не заложило уши — вокруг галдела разноязыкая толпа, визжали дети обоих видов, громыхали объявления на испанском и английском языках по громкоговорящей связи.

Не зная, куда идти, Пётр просто продвигался с толпой к выходу. У самых широко распахнутых дверей стоял молодой низенький людин в яркой рубашке-гавайке и полотняных светлых брюках, он держал картонную табличку с самодельной надписью "PETR RUDNEV". До Петра не сразу дошло, что он наткнулся на встречающего. Он подошёл к людину.

— Добрый день. Я — Пётр Руднев.

Лицо людина расплылось в улыбке, он опустил табличку, схватил Петра за руку, энергично потряс и затараторил:

— Мы вас ждали, добро пожаловать в Сан-Серапио, меня зовут Октябрин, я водитель посольства!

"Ничего себе", — подумал Пётр.

— Давайте ваш чемодан, — Октябрин вырвал чемодан из руки Пётра и почти побежал вперёд. У Петра мелькнула страшная мысль, что выдающий себя за водителя — на самом деле местный воришка. Он догнал людина.

— Не торопитесь…

— Да всё, мы уже пришли!

Октябрин подбежал к древнему "мерседесу", который к тому же, видимо, много раз подвергался перекраске. Открыл скрипевшую крышку багажника и засунул туда чемодан.

— Где хотите сидеть — спереди или сзади?

— Спереди, спасибо.

"Мерседес" завёлся не сразу, но всё-таки тронулся с места. Со скрежетом переключая передачи, Октябрин нарастил скорость, вывел машину на широкое шоссе и снова принялся болтать, непринуждённо перейдя с Петром на "ты".

— Тут до посольства — рукой подать, нафиг, понял? Поедем напрямки, через Колинас, это у них такой спальный район типа нашего Бирюлёва.

— У вас каждого прибывшего так встречают, с подачей персональной машины? — спросил Пётр.

— А как же! Нечасто к нам тут прилетают с родины. Мы ведь на краю света живём, нафиг, понял?

Октябрин, не отрываясь от дороги, свободной рукой открыл бардачок и порылся в груде сваленных там кассет. Извлёк одну, вставил в магнитолу. Машину наполнил вой русского шансона — пел явно людин. Пётр мысленно застонал, но ничего не сказал.

Въехали в город. По бокам дороги замелькали блочные многоэтажные дома-близнецы.

— Прямо как в Москве, — сказа Пётр.

— А то! Говорят, наши и строили… или только проектировали? Здесь-то — ничего интересного. А вот в центре — самое оно, нафиг, понял? Чего сто́ит одна авенида де ла Просперидад! Кстати, там и магазинов много. Правда, всё дорого, для богачей. Если нужно чего из шмоток, то лучше сгоняй на рынок Трайендо — вот уж где глаза разбегаются, нафиг, понял? Только иди днём и не в одиночку — там ведь рядом Борде Эсте, трущобы... Технику не покупай — она вся на сто двадцать вольт и шестьдесят герц, нафиг, понял? Видаки, которыми здесь торгуют, нам тоже не годятся — не тот стандарт. Лучше потом обменяй песо на чеки и купи в Москве, в "Берёзке".

— Если они ещё останутся, песо-то, — усмехнулся Пётр. Октябрин визгливо расхохотался.

Многоэтажки сменились красивыми, но несколько запущенными домами колониальной архитектуры. Однако Пётр не успел насладиться их видом: "мерседес" замедлил ход и свернул к глухим воротам на каменных столбах. На одном из столбов висела металлическая табличка с выгравированной надписью "EMBAJADA DE LA URSS EN LA REPÚBLICA ALVARADIA". А вот таблички на русском языке не имелось, хотя след от неё был хорошо заметен.

— Позавчера спёрли, — пояснил Октябрин. — Наверное, шпана из Борде Эсте отвинтила и снесла в скупку металлов, нафиг, понял? Буквы-то русские они не знают, а в скупке кто будет разбираться? Наши заказали новую, да только когда ещё её сделают…

х х х

С жильём вопрос решился быстро — Петра заселили в одну из гостевых квартир в доме на территории посольства. Квартирка была крохотной и состояла из кухонного уголка с плитой и холодильником и жилой зоны с минимумом мебели и стареньким чёрно-белым американским телевизором "Зенит". Но хотя бы имелся индивидуальный санузел.

Переговоры с импортёром начались назавтра и в тот же день закончились. Пётр настроился на долгое и нудное обсуждение поставки и оплаты, но альварадийцы согласились на все основные условия; в проект контракта пришлось внести лишь незначительные изменения. Пётр подготовил соответствующий отчёт и отправил факсом в Москву. Таким образом, он полностью выполнил служебное задание, но теперь ему предстояло целую неделю ждать обратного авиарейса.

Пётр решил вплотную заняться покупками. Разумеется, финансы его были крайне ограничены, но он рассчитывал распродать привезённый с собой запас водки и дефицитной чёрной икры, которую приобрёл в Москве благодаря связям отца. И в один из дней Пётр отправился на знаменитый рынок Трайендо. За ним увязался и Октябрин, которого в посольстве все называли Нафиг-Понял. Пётр был не в восторге от такого сопровождающего, но кто-то из посольских тихонько намекнул ему, что Октябрин выполняет не только обязанности водителя, так что избавиться от его общества не получится.

Рынок Трайендо действительно поражал воображение. На площади в несколько гектаров раскинулся целый город палаток, павильонов и просто прилавков. Торговали решительно всем: одеждой, постельным бельём, бытовой техникой, разной утварью, спортивными товарами… Октябрин здесь хорошо ориентировался и сразу отвёл Петра к палатке, которая была вся увешана пончо самых невероятных расцветок. Видимо, торговля пончо являлась только прикрытием — владелец палатки, пожилой горбатый людин, приобрёл у Петра всю водку и икру. Октябрин заранее предупредил, что с местными обязательно нужно торговаться, но Пётр только махнул рукой. В конце концов, он и так получил неплохие деньги.

Потом Пётр и Октябрин ещё часа два ходили по рынку, покупая вещи в соответствии со списком. Найти удалось всё, и, усталые и довольные, они в середине дня возвратились в жилой дом посольства.

— Ну, ты меня ухайдакал, нафиг, понял? — сказал Октябрин, открывая дверь в свою квартирку. — С тебя причитается!

— Будь спокоен, без магарыча не останешься, — ответил Пётр, у которого сводило руки от тяжести пакетов. — После обеда прогуляемся в центр?

— Обалдел? У меня ноги отваливаются, нафиг, понял? А мне завтра ехать с первым секретарём в Монтего.

— Значит, завтра тоже не получится, — огорчился Пётр.

Октябрин оглядел пустой коридор и сказал, понизив голос:

— Хочешь — гуляй один, тем более что по-здешнему ты здо́рово балакаешь. А я доложу, что ходил с тобой. Только тогда уж с тебя точно магарыч, нафиг, понял?

— Понял, за мной не пропадёт, — кивнул Пётр.

На следующий день, захватив фотоаппарат и план города, он отправился в центр. По широкой авениде де ла Асенсьон дошёл до площади Пласа-де-Консентимьенто, осмотрел монумент Независимости, потом разыскал на плане авениду де ла Просперидад, знаменитую своими магазинами.

Да, Октябрин был прав: с его финансами на авениде делать нечего. Пётр остановился у витрины одного из роскошных магазинов, которые здесь называли "бутиками". Перед ним висела джинсовая куртка "Дизель", точная копия той, которую он приобрёл накануне на Трайендо. "И какая же из них поддельная?" — подумал он.

— Петя?.. — раздался сзади неуверенный женский голос. Он обернулся. Его окликнула женщина лет сорока пяти, одетая в изящный летний полотняный костюм. На голове её была широкополая соломенная шляпа, глаза закрывали большие зеркальные очки.

— Да? — растерянно ответил он и почувствовал холодок в груди: "Сейчас похитят и завербуют…"

Женщина сняла очки.

— Не узнаёшь? Я Лиза… тётя Лиза, сестра твоего папы!

У Петра отвалилась челюсть.

 

12 лет назад

 

Бежевый медицинский "уазик" натужно ревел двигателем и разбрызгивал веера грязи из-под колёс. Бойцы стройотряда в количестве пяти человек и трёх людей, сгрудившиеся возле совхозного свинарника, молча смотрели, как фургон с красными крестами увозит Индустрия Гаврилова —фельдшер сообщил, что в райцентр, в Багров, поскольку ближайшая больница находилась именно там.

Когда "скорая помощь" скрылась за зарослями кустарника, бригадир Константин Бурлацкий, играя желваками, выдвинулся вперёд, встал напротив бойцов и мрачно произнёс:

— На сегодня все работы на объекте отменяются. Возвращаемся в общагу.

— А чё такое? Чё мы, без Индустрика не справимся? — неосторожно спросил Раднэр, "тяжёлый" подросток-людин, приписанный к стройотряду на предмет "трудового воспитания". Он поставил себе цель заработать на мопед и болезненно воспринимал любую помеху закрытию очередного наряда. Костя немедленно взбеленился:

— Тебе популярно объяснить, "чё такое"?! Может, заодно и талон у тебя оторвать, чтобы лучше дошло?

— Да не, Костян, я просто… это… — стушевался Раднэр.

Но Бурлацкого уже понесло:

— Сам скачешь по крыше, как… — он наверняка хотел сравнить Раднэра с обезьяной, но вовремя вывернулся. — …как будто внизу везде маты постелены! А я потом за тебя отвечай! Ещё раз объясняю для непонятливых. В нашей бригаде произошло че-пэ. Боец упал с крыши объекта и получил сотрясение мозга. До выяснения всех обстоятельств случившегося наша основная работа временно прекращается. Сегодня будем решать бытовые вопросы. Воспользуемся случаем и проведём уборку общежития, уборку туалета…

— Доигрались, — пробормотал маленький, похожий на кролика Витя.

К вечеру в общаге всё сверкало, а очки в сортире были только что не вылизаны. После ужина, который состоялся в напряжённой и молчаливой обстановке, Пётр вышел из барака в курилку — большой чан, вкопанный в землю по край, был окружён давно не крашенными лавками. Тут подошёл и Николай — он возвратился из совхозной конторы, где помогал заполнять наряды. Они закурили и сели на лавочку.

— Есть какие новости? — задал Николай нейтральный вопрос.

Пётр сплюнул:

— Костян Раднэру талон отрезал.

— Всё-таки отрезал? Я думал, он просто грозится.

— Раднэр в сортире курил, а Костян туда зашёл и его застукал. Ну, и со злости…

— Всегда же в сортире курили!

— Теперь нельзя. Он деревянный. Интересно, а говно горит?

Николай проигнорировал этот праздный вопрос и спросил сам:

— А что начальство?

— Костя сказал, замдекана завтра приедет, кто-то с нашей кафедры и институтский спец по технике безопасности.

— Менты тоже?

— Типун тебе на язык! Только ментов здесь не хватало. Да и зачем они? Упал и упал. Надо было смотреть, куда ступаешь.

— Ты где был, когда Гаврилов сверзился?

— На чердаке. Но я не видел, как он упал. Только услышал — внизу навоз чавкнул. Кто же знал, что Гаврилову в навозной яме попадётся под голову кирпич? Просто не повезло.

Пётр швырнул окурок в котелок и спросил:

— А ты сам-то где стоял?

Он хорошо знал, что, кроме него и Гаврилова, в тот момент на чердаке не было. Но вопрос этот следовало задать.

— Да я вообще был внизу, искал в каптёрке ящик с гвоздями, — ответил Николай.

"Пора переменить тему", — подумал Пётр.

— Что там с нарядами?

— Какие были — закрыли. Бычок (так они прозвали совхозного мастера, курировашего ремонт свинарника) артачился, жадничал, но я его обломал.

На крыльцо барака вышел Витя.

— Идите в штаб! Костя собрание собирает.

— "Собрание собирает", — передразнил его Николай, вставая.

х х х

Группа строительного отряда состояла в основном из студентов разных курсов института. Но были в ней и двое, так сказать, пришлых — трудновоспитуемый Раднэр Прыгунов и Индустрий Гаврилов, зачисленный на первый курс без вступительных экзаменов по региональной людской квоте. По крайней мере, такова была официальная версия. Но ещё до отъезда группы до Петра дошёл циркулировавший в институтской среде слух, что отца Гаврилова недавно назначили первым секретарём горкома в районном центре неподалёку от Москвы, в котором располагался крупный производственный комбинат, тесно связанный с их вузом. Директор же комбината дружил с Гавриловым-старшим. Сто́ит ли удивляться, что его отпрыск угодил в число счастливчиков?

Кроме Индустрия, в группе были ещё три людина: Раднэр, замбригадира Евразий и довольно симпатичная девушка Гренада. Но именно Индустрий выделялся из среды соплеменников поведением. С самого начала Гаврилов счёл своим долгом контролировать работу человеков, подгонять их и высказывать претензии — конечно, за исключением бригадира Кости, а также студентки третьего курса Татьяны.

— Давай работай, чего встал? — эта фраза вылетала из его рта постоянно. Человеки реагировали по-разному. "Кролик" Виктор шумно возмущался, что заводило Индустрия ещё больше. Николай не обращал внимания, только криво усмехался. Пётр тоже старался внешне не реагировать, но надзирательский раж Гаврилова злил его всё больше и больше. Даже внешние данные людина вызывали раздражение: какое-то асимметричное лицо, огромные оттопыренные уши, гнусавый голос…

К Дню строителя велено было выпустить стенгазету. Разумеется, Петра привлекли в качестве художника. Он предложил нарисовать дружеские шаржи на всех членов отряда. Константин дал добро, и Пётр принялся за дело.

Его произведения понравились бойцам. Это были действительно дружеские шаржи — все, за исключением карикатуры на Гаврилова. Рисунок изображал кастрюлю с ручками-ушами, из которой выпирали макароны вместо волос — в точности как у Индустрия. Собранные в кучку круглые глаза тупо смотрели перед собой; дополнял облик развешанные сковородником губы дебила.

Гаврилов, увидев свой портрет, ничего не сказал, но сконцентрировал все усилия по добровольному надсмотру на одном Петре. А как-то вечером, когда Костя объявил отбой, Пётр откинул со своей койки одеяло и обнаружил под ним свежее собачье дерьмо.

х х х

Разбираться с несчастным случаем, произошедшим с Индустрием Гавриловым, приехали из Москвы трое — заместитель декана Лещинский, преподавательница охраны труда и доцент кафедры, куратор потока Ментиков. Гаврилов ходил у него в любимчиках — Ментиков жил в райцентре, которым руководил по партийной линии Гаврилов-старший, и не без основания рассчитывал при посредничестве его сына улучшить свои жилищные условия. С ними прибыл и отец пострадавшего, однако он прежде всего поехал в больницу навестить сына.

Охранница труда Жемова, людинка лет сорока, с модной причёской и в модных же очках, сразу направилась на место происшествия в сопровождении замбригадира Евразия. Лещинский же и Ментиков заперлись с бригадиром Костей в штабе отряда и о чём-то говорили на протяжении сорока минут.

Потом бойцов стали вызывать по одному в штаб. Начали почему-то с человеков, и первой пошла Татьяна. Собственно, она услышала крик летящего с крыши Гаврилова и, забежав за угол, обнаружила его самого, валявшегося в яме с навозом. Затем настал черёд "кролика" Витька. Насмерть перепуганный, он заявил, что находился вообще с другой стороны свинарника и прежде всего услышал голос Татьяны, зовущей на помощь. Николай же сказал, что возился в каптёрке и узнал обо всём позже других.

Пётр был готов к тому, что следующим вызовут его, но вышедший из штаба Николай сказал, чтобы шли Раднэр и Гренада, причём вместе. Пётр попытался расспросить Николая, о чём шёл разговор за закрытыми дверями, но тот сердито отмахнулся и убежал на улицу курить.

Людинов отпустили довольно быстро — по-видимому, они не могли сообщить ничего нового. И Константин официальным тоном произнёс:

— Пётр Руднев, заходи.

Три старых школьных парты, ранее стоявшие в разных углах, были сдвинуты в ряд. Замдекана Лещинский, кудрявый красавец-брюнет лет тридцати пяти, сидел посередине. Справа от него расположился Ментиков, мужик лет сорока с широко расставленными пустыми глазами и причёской "внутренний заём". Константин, впустив Петра, вернулся на своё место за левой партой.

— А, вот и Руднев! — Ментиков покривил губы в ехидной улыбке.

Пётр встал посреди комнаты, подавив стремление заложить руки за спину. Плохо, что пожаловал Ментиков. В прошедшем семестре он уличил Петра в том, что тот списал домашнее задание. Это соответствовало действительности, мало того — Пётр второпях перепутал варианты и скатал тот, который никак не мог оказаться у него. И на экзамене Ментиков завалил Петра.

Пересдавать пришлось раз пять. Рудневу светил "хвост" с переносом экзамена на осень, но по институту вышел закрытый приказ: в связи с неутешительным прогнозом на урожай картофеля всех "хвостистов" аттестовать в обязательном порядке, иначе в сентябре возникнут сложности с комплектацией сельхозотрядов. В результате Пётр получил свою формальную "удочку", что не прибавило симпатии к нему Ментикова.

— Руднев, где вы находились, когда с Гавриловым произошло несчастье? — спросил Лещинский.

— На чердаке свинарника. — ответил Пётр.

— Угу-м. — хмыкнул Ментиков.

— Чем занимались?

— Перетаскивал рулоны рубероида.

— Откуда и куда?

— С противоположного торца, где их поднимали, к месту работы.

— Расскажите, как всё произошло. В подробностях.

— Я не видел. Тащил очередной рулон, а Гаврилов поднялся на чердак, прошёл мимо меня к противоположному торцу, там есть окошко. Я только услышал, как он крикнул, а затем — звук падения. И уже потом снизу Таня закричала: "Помогите, Индустрик упал!"

— У вас был какой-нибудь конфликт с Гавриловым?

— Нет.

— Но ваши товарищи утверждают, что Гаврилов сильно обиделся на вас за карикатуру, которую вы на него нарисовали.

— Я рисовал шаржи на весь отряд.

— Гаврилов начал к вам придираться по работе.

— Вовсе нет.

— Не нет, а да. Таким образом, у вас имелся мотив. Скажите спасибо, что мы не обратились в милицию. Но нам придётся это сделать, если вы продолжите упорствовать.

— Упорствовать? В чём я должен сознаться?

— Вы вытолкнули Гаврилова из чердачного окна?

— Нет! Его вообще никто не толкал!

— Значит, он выпал сам?

— Да. — твёрдо ответил Пётр.

В штаб влетел, отдуваясь, Гаврилов-старший — тучный людин в летнем костюме с галстуком.

— Сталбер Кимович! — воскликнул Лещинский.

— Как там Индустрик?.. Садитесь, пожалуйста! — засуетился Ментиков, гремя стулом.

— Спасибо… — Гаврилов протиснулся за парты и сел на место Ментикова. — Ничего, ничего… Держится молодцом…

— Он что-нибудь вам рассказал? — спросил молчавший до сей поры Константин.

— Ох, погодите, дайте отдышаться!..

Костя налил воды из стоявшего на краю его парты графина и протянул стакан Гаврилову. Тот залпом выпил, крякнул, грохнул стаканом о парту.

— Последнее, что помнит Индустрик — это как он влез по лестнице на чердак, а там какой-то Руднев таскает рубероид.

— Вот он, Руднев, — указал на Петра Ментиков. — Он утверждает, что не видел, как Индустрий выпал из окна.

Гаврилов уставился на Петра:

— А?.. Ты? Точно не видел?

— Точно. — кивнул Пётр.

— Ладно, Руднев, свободен. — буркнул Лещинский.

Пётр прямо кожей почувствовал, как замдекана мысленно добавил к своей реплике слово "пока". Он вышел за дверь. К нему кинулись с расспросами, но Пётр огрызнулся и двинулся к выходу из барака, доставая сигареты. В голове вертелся вопрос: пройдёт ли посттравматическая амнезия у Гаврилова или нет?

Ему крупно повезло. Гаврилов так и не вспомнил, что его толкнули в спину. А может, и не решился вспомнить.

 

18 недель назад

 

Хавьеру Гарридо было около пятидесяти лет. До знакомства Пётр представлял себе мужа тёти Лизы эдаким роскошным латиноамериканцем баскетбольного роста, с огромными огненными глазами и элегантно посеребрёнными сединой висками — одним из тех мужчин, которых в испаноязычных странах называют macho. Поэтому он оказался обескуражен, когда из глубин виллы навстречу ему вышел маленький и довольно полный человечек с большой головой, увенчанной лысиной с падающей на лоб чёлкой. "Вылитый Наполеон", — подумал Пётр. — "Наверняка комплексует по поводу своей внешности, особенно рядом с женой-красавицей. Может, ещё и тиранит тётю Лизу на этой почве."

Но в общении дон Гарридо показал себя исключительно приятным человеком. За обедом говорили на общие темы — Петру представился случай лишний раз попрактиковаться в испанском, хотя новоявленный дядя довольно неплохо владел русским. И его поразили ненавязчивые и не наигранные нежность и предупредительность, с которыми Хавьер и тётя Лиза относились друг к другу. При этом не было похоже, чтобы супруги Гарридо просто пытались произвести на гостя приятное впечатление.

По окончании трапезы дон Гарридо пригласил племянника в патио своей роскошной виллы, расположенной в престижном районе Сан-Серапио, чтобы выпить по чашечке кофе и выкурить по сигаре. Тётя Лиза усмехнулась:

— Твой дядя сейчас затянет тебя в беседу на свою любимую тему.

— Обязательно, — кивнул Хавьер.

— Тогда не буду вам мешать.

Тётя Лиза удалилась наверх, а хозяин виллы распахнул стеклянные двери, ведущие в патио.

— Проходи, Педро.

— Благодарю, дон Гарридо.

Пётр в сопровождении дяди прошёл в патио; они сели в плетёные кресла. Кругом в живописном беспорядке стояли зелёные деревянные кадки с пышными тропическими растениями, названия которых Пётр не знал. В центре располагался небольшой фонтан, увенчанный статуей ангела с кувшином; вода из кувшина с тихим плеском лилась в мраморную чашу.

— Одна просьба, sobrino[1]. — сказал дон Гарридо. — Называй меня по имени. И не дядя Хавьер, а просто Хавьер. Иначе я чувствую себя слишком старым.

— Договорились.

Хавьер пододвинул к Петру деревянную лакированную коробку с сигарами, сам извлёк одну и закурил.

— Ничего нет лучше послеобеденной сигары, — с чувством сказал он, выпустив облачко ароматного дыма. Пётр затянулся сигарой и немедленно закашлялся. Его дядя засмеялся:

— Сигарой не затягиваются, Педро, это ведь не сигарета. Набери в рот дым, почувствуй его вкус и выпусти.

Пётр последовал совету, но особого удовольствия всё-таки не получил. Служанка-людинка по имени Ракель принесла две чашечки кофе и поставила их на плетёный столик. Когда она ушла, Хавьер задал вопрос, который Пётр менее всего ожидал услышать:

— Как ты к ним относишься?

— К кому?

— К plebeyos… К людям.

Пётр так растерялся, что только пожал плечами. Дон Гарридо осторожно взял со столика хрупкую чашечку толстыми пальцами и пригубил кофе.

— Я понимаю, вам непривычно говорить на данную тему, — сказал он.

— Нам?

— Я имею в виду советских.

— С чего вы взяли, дон Га… извините, Хавьер?

— У вас считается неприличным и даже крамольным обсуждать проблемы взаимоотношения обоих разумных видов рода Homo.

— Ну, на бытовом уровне, бывает, обсуждаем. Даже кипят нешуточные страсти, — возразил Пётр.

— Ты никогда не задумывался, каким образом наличие людей сказалось на всей истории человечества?

Пётр опешил.

— Нет, как-то не задумывался.

— А я вот уже много лет перекатываю у себя в голове эту тему. Дилетантски, конечно. Любой историк, социолог или философ наверняка разнесёт мои соображения в пух и прах. Но мне всё равно заняться нечем, ведь мы с твоей тётей живём на ренту, причём основную часть капитала я держу в Штатах — во избежание его потери от всяческих политических катаклизмов, коими так богата история Альварадии… Детей у нас нет, близких родственников я тоже не имею, так что когда-нибудь всё унаследуешь ты, Педро.

— Хавьер, я… я не знаю, что сказать. — Пётр даже осип от неожиданности; спина его покрылась по́том. — Мы с вами только сегодня познакомились…

— Я обладаю способностью сразу определять мудаков, — дон Гарридо произнёс это слово по-русски и пояснил: — К сожалению, в испанском отсутствует однозначный аналог данного понятия, а оно, на мой взгляд, очень ёмкое. И ты к таковым ни в малейшей степени не относишься, а являешься их прямой противоположностью. Этого вполне достаточно. Впрочем, я отвлёкся. Люди — самая серьёзная естественная помеха для нас, человеков.

"Надо бы ему возразить…" — подумал Пётр. — "Но как это сделаешь после того, как он выдал в мой адрес комплимент, хоть и в грубоватой форме? Вдруг обидится и изменит своё решение?" И всё-таки, для очистки совести, он сказал:

— Вы меня извините, Хавьер, но это специстская идеология. Не лучше нацистской!

— Специстская идеология, говоришь? — Хавьер посмотрел на Петра. — Ты бывал когда-нибудь в зоопарке?

— Бывал, конечно.

— Видел там обезьян? Шимпанзе, горилл, орангутангов?

— Разумеется! Но…

— Есть такой вид шимпанзе — бонобо, или карликовый шимпанзе. — перебил его Хавьер. — Биологи считают, что он наиболее близок к обоим нашим видам — и к людям, и к человекам. Мы разминулись на пути эволюции пять с половиной миллионов лет назад — пустяк по хронологии Земли, всего лишь одна тысячная от её возраста. То, что бонобо держат в клетках наравне с волками, антилопами и кенгуру, разве не есть проявление оголтелого специзма?

— Но ведь обезьяны — животные, они лишены разума.

— А что такое разум?

— Ну… — Пётр почувствовал себя как на экзамене по философии. — Способность мыслить, в том числе абстрактно… обобщать, анализировать, делать выводы… Говорить, наконец!

— Говорить? Замечательно! Горилла Коко могла общаться на языке жестов, она знала и употребляла вполне к месту около тысячи понятий, её коэффициент интеллекта достигал девяносто пяти. Некоторые человеки обладают меньшим показателем, не говоря уже о людях.

— Это — исключение. Подавляющее большинство обезьян не способно на такое.

— Откуда нам знать? Кто-нибудь когда-нибудь брал на себя миссию по массовому развитию интеллекта у обезьян? Сравни новорожденных детёнышей шимпанзе, людина и человека. Да, у них имеются чисто физические различия, например, волосяной покров. Но они ведут себя совершенно одинаково.

— Вы хотите сказать, что обезьяны в принципе могут быть разумными?

— Повторяю — мы не знаем. И речь не об этом. Вот какую мысль я хочу донести до тебя: люди — главный тормоз прогресса. Во-первых, они консервативны по самой своей природе — всё новое даётся им с бо́льшим трудом, нежели человекам. Во-вторых, у них чрезвычайно развито стадное чувство.

— Человек — тоже стадное существо. В одиночку он не может существовать.

— При необходимости может. Шотландский моряк Селькирк, прообраз Робинзона Крузо, провёл четыре года на необитаемом острове. Испанец Педро Серрано — восемь лет. Для сравнения: француз-людин Карпантье, оказавшийся в схожих обстоятельствах примерно на столетие позже Селькирка, утратил разум всего за семь месяцев одиночества. Когда его обнаружили, он уже скакал на четырёх конечностях и начисто позабыл язык.

— Он, наверное, просто свихнулся, — сказал Пётр. — С человеком такое тоже могло произойти. Всё зависит от конкретной личности.

— Допустим. Но мы опять немножко уклонились.

Дон Гарридо затянулся сигарой.

— Возьмём религию, поскольку данный институт существует с незапамятных времён, он практически ровесник разумной жизни. Язычества касаться не будем — с ним всё понятно. Другое дело — монотеизм. Тебе наверняка известно, что центральной фигурой одной из мировых религий является людин, а не человек. Понимаешь, о чём я?

Пётр начертил указательным пальцем в воздухе символ. Хавьер кивнул:

— Правильно. И вряд ли найдётся в современном мире какая-либо другая система верований, для которой характерен столь же зашкаливающий уровень нетерпимости и фанатизма, если не учитывать многочисленные тоталитарные секты.

Хавьер огляделся по сторонам и криво улыбнулся.

— Видишь, даже у себя дома озираюсь — не услышал ли кто… Эти люди вездесущи и очень опасны… Ладно, оставим в покое религию. Мировая история. Если мы взглянем на динамику развития стран мира за последние три-четыре века, то увидим, что лучше всего дела обстояли у англоязычных и североевропейских государств, то есть у тех, во главе которых практически неизменно находились человеки.

— А может, дело в национальном менталитете… — начал было Пётр. Его дядя отрицательно помахал сигарой. С её кончика упал на пол кусочек пепла. Хавьер машинально растёр его ногой и продолжил:

— Вот тебе относительно близкий по времени пример. В Испании, на родине моих предков, в течение почти сорока лет правил диктатор, людин Франко. Когда он скончался и к власти пришли человеки, в стране немедленно начались демократические преобразования. О Германии и Италии и говорить нечего — вспомни, кто их возглавлял во второй четверти прошлого века.

— Значит, по-вашему, все человеки хорошие, а все людины плохие? —  усмехнулся Пётр. Хавьер поморщился:

— Да не хорошие и плохие, а разные! Нам тесно на одной планете — что подходит людям, то вредно для человеков, и наоборот. Обратимся к вашей истории, чтобы тебе было понятно. В позапрошлом веке немецкий философ по имени Карл Маркс — заметь, человек, а не людин — провозгласил людей авангардом общественной борьбы. Правда, он подразумевал именно людей-рабочих, но в ту пору они как раз и составляли большинство.

— Про Маркса я в курсе, — ухмыльнулся Пётр.

— Тем более. А недоучившийся русский адвокат и опять-таки человек Ульянов, вдохновлённый его учением… извини за каламбур… решил воплотить идею Маркса в жизнь. Что в результате получилось, тебе рассказывать не нужно. Уровень развития Советов оставляет желать лучшего — как, впрочем, и нашей Альварадии, где президенты-люди неизменно свергали президентов-человеков. Или возьми бывшие африканские колонии. Там, где правят люди вроде Бокассы и Амина — крах экономики, нищета, болезни, ужасная криминогенная обстановка. А Юго-Восточная Азия?

— У нас ведь до такого не дошло, — возразил Пётр.

— Пока не дошло. Да дело даже не в конкретных странах…

Хавьер раскурил новую сигару и спросил:

— Желаешь ещё кофе?

— Нет, благодарю.

— Может быть, оранжад или пинаколаду?

— Оранжад, если можно.

Хавьер нажал на кнопку, расположенную в центре плетёного столика. Когда появилась Ракель, он отдал ей соответствующее распоряжение. В ожидании оранжада Пётр тоже раскурил сигару.

— Что, прочувствовал? — довольно спросил дядя.

— Прочувствовал. Что-то в этом есть…

Ракель принесла запотевший стеклянный кувшин с оранжадом и два высоких стакана. Хавьер наполнил стаканы. Пётр осторожно отпил; зубы заломило от холода.

— Так, о чём это я… — пробормотал Хавьер. — Да, всё о них, о людях. Вот сейчас у нас 2022 год от Рождества Христова. Во всех фантастических романах двадцать первый век изображали как период невероятного технического и прочего прогресса. А что мы имеем? В космосе не продвинулись дальше околоземной орбиты.

— Американцы были на Луне, — напомнил Пётр.

— Всего лишь один раз… Недавно прочитал в одном журнале — утвердили стандарт для некой всемирной информационной сети. А почему бы ей не появиться, скажем, лет тридцать назад?

— Хавьер, всему своё время. Всё появится, и всемирная сеть тоже. У вас вон даже имеется сотовый телефон.

Дон Хавьер махнул рукой:

— Телефон — он и есть телефон, вся разница лишь в том, что связь с помощью радиоволн… Вот если бы впихнуть в него целый компьютер, представляешь? А ещё фотокамеру, видеокамеру…

Пётр рассмеялся:

— Да вы мечтатель!

— Так я к чему клоню? Уверен: не будь рода людского, всё это у нас вполне могло бы уже быть. Как и многое другое. И не только в плане техники. Искусство тоже сильно буксует. Люди ему только мешают.

Они проговорили ещё часа полтора. Когда часы в гостиной пробили пять, Пётр спохватился: пора было возвращаться, пока в посольстве не обеспокоились его долгим отсутствием.

— Приятно было с тобой познакомиться и поговорить, sabrino, — сказал на прощанье Хавьер, пожимая Петру руку.

— Мне тоже, Хавьер.

Сверху спустилась тётя Лиза.

— Петя, ты когда уезжаешь?

— В следующую пятницу, тётя Лиза.

— Сможешь перед отъездом заглянуть к нам? Я передам подарки для мамы и папы. Или давай пересечёмся где-нибудь. Мне не следует светиться в посольстве, да и у тебя могут возникнуть проблемы.

х х х

На следующий день Петра вызвал офицер госбезопасности посольства Пыряев. Войдя в кабинет, Пётр увидел развалившегося в кресле людина лет сорока в ядовито-фиолетовом вельветовом костюме. На столе перед ним ничего не было, кроме телефона, пепельницы и пачки дефицитных советских сигарет "Космос" с ментолом. Прямо над Пыряевым висела фотография козлобородого людина Дзержинского в рамочке.

Пыряев молча указал Петру на стул. Тот сел.

— Пётр Борисович, — сказал Пыряев. — вчера вы в одиночку на несколько часов покинули территорию посольства. Вас разве не поставили в известность, что внешние передвижения допускаются только группами в количестве не менее двух персон?

— Нет, не поставили.

— Странно. Охранник на выходе должен был сделать это в обязательном порядке.

— Он мне ничего не сказал.

— Охранник не задал вам вопрос, надолго ли вы уходите?

— Нет.

— Одно дело — выйти в соседний магазин за сигаретами, и другое — исчезнуть на полдня. Хорошо, с охранником мы разберёмся. А вам я выношу предупреждение. Если что-то подобное повторится — пеняйте на себя. Сообщим в первый отдел по вашему месту работы, и вы навсегда распрощаетесь с заграничными командировками. Можете идти.

Пётр вышел из кабинета и сразу же отправился в посольский гараж. Нафиг-Понял и ещё какой-то людин забивали козла на верстаке в углу.

— О, Петруха! — обрадовался Октябрин. — Иди сюда, сыграем!

— Дело есть, — сказал Пётр с заговорщицким видом.

— Угу, понял. Я сейчас! — бросил Октябрин напарнику и вместе с Петром вышел во двор.

— Ну, как погулял вчера? Магарыч приготовил?

— Обломайся с магарычом. Это ты меня заложил Пыряеву? Он сейчас меня вызывал.

— Да ты что! — выкатил глаза Октябрин. — Я вообще молчал как рыба! Наверное, охранник донёс. Кто там вчера стоял на воротах?..

— Понятия не имею, я в них не разбираюсь.

— Петя, сука буду, ничего я не говорил! Даже не сказал, что ты встретился на авениде де ла Просперидад с какой-то богатой тёткой и куда-то уехал с ней на её белом "порше".

Пётр молча посмотрел в хитрые глазки Октябрина. Тот ехидно оскалился и спросил:

— Так как насчёт магарыча-то?

 

7 лет назад

 

Часы над главным входом в НИИ показывали без одной минуты девять. Пётр прошёл первый турникет, торопливо вытянул свой пропуск из гнезда и нажал соответствующую кнопку. Щёлкнуло реле, и на панели загорелся зелёный сигнал. Успел! Теперь можно не спешить.

Как только он вошёл в свой отдел, к нему подскочил лаборант Авангард Ветрищев — облачённый в белый халат крупный, наголо стриженый людин.

— Петруха, ставь скорее шахматы!

Один из двух имевшихся в отделе компьютеров возвышался на столе Грыжина, под руководством которого работал Пётр. Работа сводилась к заполнению электронных таблиц и распечатыванию результатов на визжащем и дёргающемся матричном принтере. Помимо разных программ, жёсткий диск (целых сорок мегабайт, как с гордостью говорил Грыжин) содержал множество компьютерных игр, из которых особой популярностью пользовались "живые шахматы". Интерес вызывал не столько сам процесс игры, сколько поведение фигурок. Пешки и слоны-офицеры сражались друг с другом, словно рыцари на турнире. Кони ржали и скакали буквой "Г". Ладьи-башни превращались в каменных монстров и расплющивали кулачищами фигуры соперника — или сами обрушивались руинами. Но пикантней всего вели себя ферзи-королевы — при атаке на них они задирали платья и взвизгивали.

— Давай, давай! — Ветрищев даже подпрыгивал от нетерпения.

В соответствии с распоряжением начальника отдела включать компьютер Грыжина было запрещено всем, кроме Петра. Он запустил игру.

Через пару минут у монитора собралась небольшая толпа сотрудников, людей и человеков — последние составляли меньшинство. Когда Пётр только пришёл по распределению на работу после выпускных экзаменов, он выразил недоумение Грыжину по этому поводу. Тот предложил выйти покурить.

— Ничего удивительного, — сказал Грыжин, затягиваясь явской "Явой". — Надо же куда-то трудоустраивать людей — выпускников технических вузов. Они ведь поголовно прут в технические, гуманитарка им не по мозгам.

— Почему не по мозгам? Полным-полно людей-режиссёров, художников…

— Ага, и что они рисуют? Что снимают? Ерунду всякую, которую никто не смотрит. Да шут с ними. В нашем НИИ реально работают процентов тридцать тех, кто в штате, и все они — человеки. Но я тебе больше скажу, — он понизил голос. — наша работа на хрен никому не сдалась. Переливаем из пустого в порожнее, мусолим темы двадцатилетней давности. Ты скоро сам это почувствуешь.

— Зачем же ты сидишь здесь? Устроился бы на нормальную работу, по способностям.

— А где я ещё найду место с персональным компьютером? Импортным, с цветным монитором? Ты тоже не зевай, осваивай эту технику. За нею — будущее. Изучай руководство, тренируйся. Как меня нет — сразу садись за клавиатуру.

Пока несознательные сотрудники комментировали игру и давали советы временному гроссмейстеру Авангарду, Пётр штудировал описание операционной системы. Как и прочие, он не обратил внимания, что людин Буреев, самый старый работник отдела, похожий на стриженого павиана, потихоньку вышел.

— Это что такое?! — загремел строгий голос.

За спинами сотрудников возвышался, уперев руки в боки, Кулаков, руководитель направления, толстый людин с курчавой бараньей шевелюрой. Старик Буреев уже сидел за своим столом с постной мордой.

— А?.. — растерянно обернулся Ветрищев.

— Бэ! Почему компьютер используется не по назначению, да ещё в рабочее время?

Сотрудников как ветром сдуло — разбежались, словно тараканы, по своим местам.

— Где Грыжин? — спросил Кулаков.

Молчание.

— Я задал вопрос!

— В местной командировке, в Истре, — ответил Пётр.

— А почему его компьютером пользуются посторонние?

Пётр пожал плечами. Кулаков мрачно уставился на него.

— Так, а ты чем сейчас занимаешься?

— Всем понемногу, — брякнул Пётр от растерянности.

— Значит, ничем. Очень хорошо. Поедешь на вторую площадку, там тебе найдут работу.

У Петра внутри похолодело. Недавно введённое в эксплуатацию новое здание НИИ, так называемая вторая площадка, было страшилкой для рядовых сотрудников. Здание располагалось в промзоне чуть ли не за МКАДом, вдали от метро, и добраться до него самостоятельно можно было только на автобусе, который ходил по какому-то загадочному расписанию. Рядом не имелось ни магазинов, ни заведений службы быта; столовую на неопределённый срок закрыла санинспекция. Но поскольку "вторую площадку" надо было как-то использовать, руководство НИИ всеми правдами и неправдами пыталось "переселить" туда часть работников.

— Вот прямо завтра с утра и поезжай, — закончил Кулаков, оглядел притихший отдел и вышел.

После обеда вернулся Грыжин. Пётр пожаловался ему на судьбу.

— Эх, Петя, Петя! Нельзя начальству говорить, что у тебя нет работы!

— Да я не говорил, что нет работы, я сказал — занимаюсь всем понемногу…

— Это всё равно. Ладно, завтра пятница... Раз уж попался под руку — отправляйся на вторую площадку. Посидишь там денёк, а в понедельник вернёшься сюда. Всё-таки Кулаков заходит к нам не каждый день.

Утром Пётр минут двадцать проторчал на автобусной остановке и с трудом втиснулся в переполненный ЛиАЗ, провонявший бензином. Автобус с натужным рёвом поехал по маршруту, останавливаясь, как казалось Петру, через каждые сто метров. До нового места работы он добрался помятый, злой и с головной болью.

Огромное здание выглядело пустым. Многие двери были заперты; кое-какая жизнь теплилась, как показалось Петру, лишь в курилках на лестничных площадках. Он не без труда разыскал филиал отдела, расположенный на седьмом этаже. В большой комнате громоздились ящики с каким-то оборудованием; на свободном пространстве выстроились три ряда по пять столов — лишь два из них были заняты. Двое лаборантов, которых Петру уже доводилось мельком видеть на основной площадке, встретили Петра как пришельца с другой планеты. Он рассказал им, что его направил сюда Кулаков.

— Да здесь нам самим нечего делать! — засмеялся лаборант постарше, рыжий парень в очках.

— Чем же вы целыми днями занимаетесь? — спросил Пётр.

— Так, ковыряем кое-какие темы, — ответила его коллега, молодая девица с забавными косичками. — А чего, оставайся! От начальства далеко, а оклад капает. Занимай любой стол.

— Мы не представились, — сказал рыжий. — Я — Тимофей.

— Таня, — кивнула девица.

— Пётр.

— Кофейку хочешь, Петя? — спросила Таня. — У нас тульские пряники есть.

От кофе с пряниками Пётр отказался, но сам угостил лаборантов жвачкой. Те поблагодарили и погрузились в работу — листали толстые подшивки, заполняли таблицы. Пётр какое-то время сидел за столом, потом сходил покурить. Поинтересовался у новых коллег, не нужно ли им чем-нибудь помочь. Они только рассмеялись в ответ.

К концу рабочего дня у Петра першило в горле от сигарет. Он страшно проголодался; одолевала зевота. Едва дождавшись шести часов вечера, вышел из проходной под проливной дождь. На этот раз автобус подкатил быстро, но опять-таки оказался переполнен. А не доехав трёх остановок до метро, сломался. Пришлось добираться до метро пешком под холодными упругими струями.

Это путешествие не прошло даром — Пётр простудился и взял бюллетень, что не могло его не радовать в данных обстоятельствах. Когда же через неделю он вышел на работу, то тихо засел в отделе, стараясь реже показываться за его пределами, чтобы не попасться на глаза Кулакову.

Но через несколько дней тот сам вызвал Петра к себе в кабинет. Выходя из отдела, Пётр перехватил ехидно-трусливый взгляд старика Буреева: "Наверняка он донёс, стукач старый".

Кулаков, набычившись, сидел за своим столом. На приветствие Петра кивнул и произнёс:

— Садись. Ну, и в чём дело? Я велел тебе ездить на вторую площадку. Почему ты по-прежнему ошиваешься здесь?

— Там нечего делать.

— Это кто тебе такое сказал?

— Сам решил.

— Сам? Ты что же, теперь у нас над всеми начальник? И надо мной тоже?

— Здесь я приношу больше пользы.

— Какой ещё пользы?

— Я осваиваю компьютер, изучаю операционную систему. Могу даже перевести руководство. Оно на четырёх языках, а я почти в совершенстве знаю испанский.

— Ты своё знание языков засунь в одно место, полиглот! Тебе было велено находиться на второй площадке. Значит, будешь сидеть там.

— Не буду.

Кулаков поднял брови над глубоко запавшими глазами.

— Саботируешь распоряжения начальства?

— Мне туда очень неудобно добираться.

— Неудобно знаешь, что делать? Все остальные добираются как-то. Ты у нас особенный, что ли?

Пётр молчал.

— Или ты воображаешь, что тебя, как молодого специалиста, нельзя уволить? Имей в виду: уволим как миленького, да ещё с волчьим билетом. Навсегда распрощаешься с карьерой.

Пётр пожал плечами:

— Карьеру можно сделать и в какой-нибудь другой области.

— А образование? Ты ведь технарь.

— Пойду на вечерний или на заочный.

Кулаков откинулся на спинку кресла и сцепил мослатые пальцы в замок.

— Интересно! И на кого же ты желаешь выучиться?

— Я художник. Мне нужен только диплом.

— А почему тогда пошёл в технический вуз?

— Потому что там есть военная кафедра. Ни в Суриковском, ни в Строгановке её нет.

— Во-о-он оно что! — протянул Кулаков. — Не захотел, значит, отдать долг Родине? Исполнить почётную обязанность?

— Я уже и так офицер запаса.

— Ну да, конечно! Месячишко провалял дурака на сборах … Вот что я тебе скажу, друг ситный. Или ты вольёшься в наш коллектив и станешь делать то, что требуется, или… в общем, неприятности я тебе гарантирую. Если всё-таки придётся тебя выгнать, получишь такую характеристику по комсомольской линии, что вообще никуда не поступишь — ни в Строгановку, ни в хреногановку… Раз тебя сюда распределили, будь любезен отработать как минимум два года. Государство потратило деньги на твоё образование…

— У нас образование бесплатное.

— Не перебивай старших! Бесплатное… — Кулаков расцепил руки, нагнулся над столом и принялся передвигать лежащие на нём бумаги. — Художник он, видите ли… Репин… Мусоргский…

— Мусоргский был композитором, — сдерживая смех, сказал Пётр.

Кулаков уставился на него.

— Ты мне тут не умничай, человечишка сопливый! Кстати, раз умеешь рисовать — займёшься художественным оформлением клуба к празднику. Я поговорю с комсоргом, чтобы обеспечил тебе такую общественную нагрузку. Всё, свободен!

Как только Пётр взялся за ручку двери, сзади послышалось:

— И помни, Руднев — ты на карандаше у первого отдела.

Пётр похолодел.

— Что? — он обернулся к Кулакову.

— Что слышал. У нас режимное предприятие, а ты пронёс на его территорию магнитофонную кассету.

— Я только передал её…

— Знаю, Ветрищеву. Ты что же, не изучал правила внутреннего распорядка? Пронос на территорию НИИ любой звукозаписывающей, а также кинофотоаппаратуры запрещён. Как и носителей записи. Надо было положить кассету в камеру хранения. Вышел в обед или после работы и отдал кому надо. Усвоил?

"Тоже старая сволочь Буреев донёс", — подумал Пётр и сказал:

— Усвоил.

— Понятливый. Иди.

 

17 недель назад — сейчас

 

До отъезда оставалось три дня. Пётр не находил себе места: надо было встретиться с тётей Лизой, чтобы забрать подарки, но как? Посетить ещё раз дом супругов Гарридо? Исключено: его долгое отсутствие вызовет переполох. Договориться о свидании где-нибудь на нейтральной территории? Он не знал номер телефона. Конечно, звонить из посольства опасно, но он мог бы выйти ненадолго якобы за сигаретами и связаться с тётей из автомата. Ну почему он не записал номер?!

Сделанного… точнее, не сделанного не воротишь. И, как ни крути надо затариться куревом, чтобы захватить с собой — придётся ведь раздать друзьям и знакомым, иначе тебя просто не поймут.

Курящие сотрудники обычно навещали небольшой павильон, расположенный наискосок от посольства, на другой стороне улицы. И рано утром в четверг Пётр, подсчитав скудную наличность, направился туда.

Кроме табачных изделий, в павильоне торговали прессой, прохладительными напитками и всякой мелочью вроде брелоков, бумажников и магнитофонных кассет. За прилавком стояла молодая людинка в лёгком цветастом платье; её голову украшали длиннющие чёрные дреды с вплетёнными в них разноцветными ленточками.

— Buenos dias, — поздоровался Пётр. Людинка оскалила в улыбке ровные белые зубки и ответила:

— Добри дэнь!

Наверное, привыкла к визитам посольских. Пётр прошёлся вдоль стеллажа с прессой, полистал испаноязычное издание "Нэшнл Джиогрэфик". Раздумывая, не прикупить ли в качестве сувенира какие-нибудь местные газеты, рассеянно скользнул взглядом по помещению.

В углу павильона висел телефон-автомат. Под ним на полочке лежала толстенная книга. Из любопытства Пётр подошёл поближе и взглянул на обложку. Прочитал большие синие буквы на жёлтом фоне: "LISTA COMPLETA DE ABONADOS TELEFÓNICOS DE SAN-SERAPIO" Полный список телефонных абонентов Сан-Серапио!

Стараясь унять дрожь в руках, он раскрыл справочник. Пока добрался до буквы "G", чуть не порвал тонкую газетную бумагу. Вот! Гарридо, Гарридо… Целых девять абонентов по фамилии Гарридо! "Хорошо ещё, что дядя — не какой-нибудь Санчес или Родригес: их в телефонной книге наверняка имелось не меньше, чем у нас — Петровых и Сидоровых…"

Есть! GARRIDO Javier Miguel Carlos. Район Техедорес, улица Сибелиуса, дом 17… Точно, тот самый дом — Пётр вспомнил табличку на воротах дядиной виллы и своё мимолётное удивление, что улица в латиноамериканском городе названа именем финского композитора. Он прижал пальцем страницу, словно та могла самопроизвольно вырваться из справочника и улететь. Свободной рукой полез в карман, достал бумажник. Для звонка по таксофону требовалось двадцать сентаво в любом наборе, но самой мелкой монеткой в бумажнике оказался полтинник — пятьдесят сентаво.

Пётр обратился к продавщице:

— Señorita, ¿puede cambiar el dinero para el teléfono?[2]

Людинка досадливо ответила вопросом на вопрос:

— ¿No va a comprar algo?[3]

Пётр вспомнил про сигареты, чертыхнулся, оторвал-таки палец от телефонной книги и подошёл к прилавку.

х х х

На следующий день ровно в десять утра Пётр снова появился в табачном павильоне. На этот раз за прилавком возвышался хмурый усатый мужик средних лет, отчаянно дымящий сигарой — видимо, сам хозяин. На приветствие Петра соизволил лишь кивнуть.

Потянулись минуты. Пётр уже раз десять прошёлся вдоль стеллажей и прилавков в обоих направлениях. Он физически ощущал, как растёт недовольство продавца и как тот царапает его взглядом своих чёрных глаз. Похоже, горячий альварадийский парень скоро потеряет терпение и просто-напросто выставит его из павильона.

Пётр указал на лежавшую на прилавке магнитофонную кассету, поинтересовался её ценой. Мужик процедил сквозь зубы: "Десять песо". Пётр с готовностью вынул бумажник, и тут рядом с павильоном, перегородив почти всю его витрину, остановилось такси. Шофёр-людин вылез из кабины, открыл багажник и извлёк из него объёмистый баул. Распахнулась задняя дверца, и появилась Ракель — служанка-людинка из дома дяди. Она тут же подбежала к шофёру и чуть ли не силой вырвала у него баул. Тот, судя по жестам, убеждал служанку согласиться на его помощь, но та яростно мотала головой и сердито что-то говорила.

Ракель вошла в павильон. Увидев Петра, радостно заулыбалась и защебетала — так быстро и с таким акцентом, что Пётр с трудом понимал её. Похоже, Ракель была из индейских людей.

Владельца павильона это рандеву рассердило. Шевеля усами, он в довольно резких выражениях потребовал покинуть его торговое заведение. Ракель тут же извлекла купюру аж в пятьсот песо и швырнула её на прилавок. Хозяин молниеносно сгрёб деньги с прилавка и скрылся в подсобке. Ракель снова защебетала, Пётр попросил её говорить помедленнее. Служанка подробно перечислила содержимое баула, передала напутствия от тёти и дяди и на прощанье оглушительно чихнула.

х х х

 

Москва готовилась к встрече нового 2023 года. В магазинах выбрасывали "дифсит", как говорил когда-то персонаж Аркадия Райкина, граждане обоих видов получали праздничные продуктовые заказы и закупались ёлками, подарками для друзей и родственников и новыми игрушками — по поверью, на ёлку обязательно нужно повесить хотя бы один свежекупленный стеклянный шарик.

Пётр с головой окунулся во всю эту предновогоднюю суету, выстаивая очереди, покупал подарки для родителей, для Валентины… Перед праздником хорошо бы съездить на дачу, где родители теперь обитали постоянно. Встречать Новый год они с Валентиной собирались в компании друзей.

Но ни хлопоты, ни "подчищение хвостов" на работе не могли отвлечь Петра от ощущения чего-то странного, какой-то завуалированной катастрофы. Жизненный ритм города сбился. Запаздывали автобусы и троллейбусы, отчего на остановках собирались не виданные ранее толпы. Изменился, так сказать, видовой состав очередей в магазинах — в них стало меньше людей, и реже вспыхивали перепалки вроде "вас здесь не стояло". Знакомые врачи пропадали на внеплановых дежурствах. Коммунальщики хуже справлялись с уборкой снега... В общем, дали сбой многие отрасли, а на улицах носилось всё больше карет "скорой помощи". Эпидемия?..

В "Машзагранпоставке" тоже не всё обстояло гладко. Пётр узнал от вездесущей Маши, что отдел кадров усиленно ищет уборщиц и работников столовой, а половина руководящего состава бюллетенит. Вскоре всех сотрудников ни с того ни с сего заставили сдать анализы. При этом газеты, телевидение и радио бодро рапортовали о трудовых успехах и о дальнейшем загнивании Запада. О загадочной эпидемии не говорили ни слова.

В субботу 24 декабря Пётр поехал на электричке на дачу. Дорога от станции через тихий заснеженный лес подействовала на него благотворно, и к родителям он явился спокойный и умиротворённый. Мать сидела с вышиванием в кресле-качалке перед пылающим камином, а отец вертел ручку настройки старинного приёмника "Ленинград", которому никакие глушилки не мешали брать "вражеские голоса". Пётр разделся, выложил на круглый стол газеты и запечатанное письмо, которые он вынул утром из домашнего почтового ящика. Мать тут же усадила его за стол, а отец занялся просмотром корреспонденции.

По окончании трапезы отец указал на приёмник и спросил:

— Слыхал, что творится в Южной Америке?

— А что такое?

— Пять стран объявили карантин, в том числе и твоя Альварадия. Появился какой-то опасный новый вирус. Косит, правда, одних людей, человеков пока не трогает. Но человеки могут быть распространителями. И никак не получается изготовить вакцину. Говорят, у нас умерших увозят куда-то в область и хоронят тайно.

— Ужас! — покачала головой мать и обеспокоенно спросила:

— Петя, ты-то как себя чувствуешь?

— Мама, я ведь человек! К тому же вернулся из Альварадии почти четыре месяца назад. Не говорили, какой у этого вируса инкубационный период?

— Вроде три недели… — сказал отец. — Причём у человеков-переносчиков он бесследно исчезает через шесть недель.

— Ну вот, видите! Значит, всё в порядке… хотя не совсем.

Пётр рассказал родителям о своих наблюдениях. Когда он закончил, отец задумчиво произнёс:

— Даже не знаю, во зло это всё или во благо.

— Бог с тобой, Борис! — всплеснула руками мать. — Люди умирают, а ты говоришь о каком-то благе!

— Я прочитал письмо, — сказал отец, показывая убористо исписанные листки, извлечённые из конверта. — Это — первая депеша от моего альварадийского зятя Хавьера.

— Да ну?! — изумился Пётр.

Мать покачала головой:

— Очень неосторожно с его стороны писать нам сюда.

— Хавьер всё грамотно организовал. Отправил письмо с диппочтой в альварадийское посольство в Москве на имя своего знакомого дипломата, а тот просто засунул его в обычный конверт с маркой и бросил в уличный почтовый ящик. Ты, Петя, зря не рассказал нам в подробностях о вашей беседе с Хавьером.

— Не хотел вас нагружать…

— Да, я понимаю.

— О чём вы говорили с Хавьером? — спросила мать.

— Он утверждает, что род людской мешает человечеству развиваться.

— Ну, уже это ни в какие ворота не лезет! — возмутилась мать.

— А утром промелькнуло сообщение по "Голосу", — отец потянулся к приёмнику и включил его. — Один раз только передали...

— Что за сообщение? — поинтересовался Пётр.

— Сейчас… — отец осторожно вертел ручку настройки. — Может, повторят.

Сквозь свист и завывания помех вдруг прорвался голос:

— По неподтверждённым пока данным, Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Вепедастал Типунин лежит при смерти в кремлёвской больнице. По всей видимости, Типунина поразило острое инфекционное заболевание ковид-22, вызванное коронавирусом "Сарс-Ков-2". Данный вирус по невыясненной пока причине вызывает заболевания только у людей. В то же время человеки могут являться распространителями коронавируса, однако до сих пор среди представителей этого вида не выявлено ни одного случая заболевания…

Родители застыли с каменными лицами. А Пётр вдруг вспомнил дядину служанку Ракель — как она чихнула.

— Ракель… — пробормотал он.

— Ракель? — отозвался отец. — Служанка в доме Лизы? Хавьер пишет, она умерла ещё в сентябре. Ракель оказалась одной из первых жертв коронавируса. А теперь вирус вовсю гуляет у нас.

— Неужели это моя работа?..

 

Москва, январь — февраль 2023 г.

 

---

[1] Племянник (исп.)

[2] Сеньорита, вы не могли бы разменять деньги для телефона?

[3] Разве вы не собираетесь что-нибудь купить?